Максим Кантор - Учебник рисования

Аркадий Владленович Ситный, румяный мужчина и министр культуры, вором не был, он был милым светским человеком. Беда в том, что когда правящие круги общества состоят из воров преимущественно, рано или поздно, но попадешь в соучастники. Казалось бы, для чего же преследовать сообщника, если сами воры на свободе? Но так обычно и происходит: воры избавляются от свидетелей. История Аркадия Владленовича не сделалась исключением. Брали Ситного с ОМОНом, опасаясь сопротивления. Сопротивления Аркадий Владленович не оказал: напротив, смиренно протянул руки для вериг и вручил покаянное письмо с подробными описаниями мест хранения краденого, номерами швейцарских счетов, паролями для сейфа и пр. Все вышеуказанное, принадлежало не самому Ситному, он выступал лишь доверенным лицом — однако закон суров. Отобрали все, лишили даже и дачи, и реализовали имущество в пользу детских домов. Каких именно домов никто не знает, ходили слухи, что этих домов в природе не существует — но обнаружилось, что дома эти есть и опекает их не кто-нибудь, а Роман Петрович Слизкин, так что опасения, безусловно, напрасны.

Иначе проходило задержание подельника Аркадия Владленовича, печально известного Шуры Потрошилова. Когда оперативники нагрянули в лесной массив, окружавший загородный дом министерского работника, и фигуры блюстителей закона замаячили меж сосен, Шура Потрошилов не только не сдался на милость закона, но напротив того — отважился на сопротивление. Что подвигло немолодого рыхлого мужчину на активные действия? Сознание того, что привычная жизнь, полная развлечений, дармовой жратвы и поездок в заграничные командировки, кончилась — а другой жизни не надо? Природная агрессивность — или нечто иное? Кто знает. Во всяком случае, когда звук передернутого затвора (боец группы захвата, приближаясь к даче, обнажил ствол и привел оружие в боевую готовность) разнесся меж рублевских сосен в морозном воздухе, со стороны дачи грянули выстрелы, и отряд залег. Шура Потрошилов, проявляя бесовскую прыть, несовместимую с тучностью, обежал свой особняк, замкнул окна и двери на стальные засовы, а сам попытался уйти по крышам. Произведя несколько выстрелов из дедовского табельного оружия (маршал Потрошилов оставил семье именной парабеллум), Шура Потрошилов заставил нападавших залечь, а сам воспользовался чердачной лестницей и слуховым окошком. Обдирая живот, царапая щеки, протиснулся Потрошилов в узкое отверстие, и вот он уже балансировал на крыше. Массивный особняк доставал крышей до верхушки сосны, и, теоретически рассуждая, было возможно выбраться на конек крыши, оттуда перескочить на сосну, с нее на елку — и так пробраться на соседний участок к журналисту Баринову. Тряся животом и подбородками, Потрошилов балансировал на кровле своего дома, готовясь к прыжку. Снизу он был не виден; оперативники ломали стальную дверь, резали решетки на окнах, а он, наверху, собирался с силами. Так крупное животное, хищник саванн, выжидает момент, чтобы метнуться за добычей. Наконец Потрошилов прыгнул, и, как можно было предположить, неудачно. Тяжкое тело обрушилось на скат кровли и, соскользнув с нее, рухнуло на крышу более низкого здания для прислуги. По несчастному стечению обстоятельств, Потрошилов рухнул непосредственно на кованый флюгер, выполненный в форме каравеллы, летящей под парусом. Флюгер вошел министерскому работнику в пах, проторил себе дорогу к прямой кишке, раскроил мочевой пузырь, желудок и, почти не задев двенадцатиперстную кишку, легко прошел легкое и, пропоров трахею, вышел из горла. Шура Потрошилов застыл на флюгере в малопривлекательной позе жареного цыпленка, причем изо рта у него торчала гордая каравелла под парусом. Так он и провисел, пугая птиц, в течение трех дней, в то время как опербригада обшаривала дом в поисках подземного хода. Нашли Потрошилова случайно — курсант, указывая на крышу, сказал старшему лейтенанту: живут же буржуи, эвон какое чучело заказали, прямо художественно выполнено. Министерство культуры все-таки, ответил старлей и сплюнул. Это у него, небось, инсталляция такая, добавил он, тыщ десять, небось, стоит. Однако, вглядевшись в нелепую фигуру, застывшую на фоне закатного неба, старший лейтенант понял, что преступник обнаружен.

Радоваться чужой беде, тем более жуткой гибели, в московском обществе не стали и даже организовали поминки в небольшом Доме культуры — не особенно пышные, но пристойные: тарталетки с селедочным паштетом, легкая музыка.