Максим Кантор - Учебник рисования

— У Левкоева бабки проси! Пинкисевича ему толкаешь, у него и проси! У Дупеля проси! Впарила ему Гузкина!

— На Дупеля все насели! Год проект предлагаю, а Свистоплясова под себя все гребет на хуй!

— Свистоплясова гребет на хуй? А ты — ты не гребешь?

— Дупель в президенты лезет! На хуй ему искусство?

Вечер казался испорченным; даже вуалехвосты в аквариуме замедлили свой ход, и пляшущий человечек приуныл; бордовая Роза Кранц с вытаращенными глазами и галерист, барабанящий пальцами по столу, кричали друг на друга, тон их прений был резок, художники растерянно наблюдали за схваткой.

Однако Поставец был обучен обуздывать страсти. Случались и в приемной Басманова острые коллизии, и не зря Герман Федорович ценил секретаря: Слава умел изменить тон, найти другой подход. В президенты метит господин Дупель? Ну что ж, мы ему и выборы организуем, и такую коллекцию актуального творчества в Колонном зале развесим — мир ахнет! Пальцы его перестали барабанить по столу, и улыбка прошла сквозь полные щеки, и Поставец облизнулся вкрадчивым движением языка.

— Ну что ты, Розочка, — сказал улыбчивый Поставец, — будут деньги, будут. Должна быть мера ответственности. Надо беречь друг друга.

— Нет былого товарищества, — заметил Пинкисевич, кутаясь в лагерный бушлат. — Все бабки проклятые виноваты. Раньше вместе держались. Обыск у меня — обыск у тебя. ГБ не хватает, что ли? Не пойму.

— ГБ ему не хватает, — сказал Стремовский, — забыл, как мастерские шмонали.

— Подумаешь. Нормальные мужики. Мы с ними зубровки хватанули. Я говорю, давайте, пацаны, по одной. Они говорят, мы на службе. А потом старлей два раза в магазин бегал. А теперь? Где духовность? Мы тут с Гришей сидели «У Липпа», я ему говорю: где духовность? Ну там, в Париже, конечно, разбор другой. Анжуйское, то-се. А здесь? Развели молодежь сопливую.

— Напрасно вы так, — сказал Поставец. — Есть таланты: Сыч, Лиля Шиздяпина, супруги Кайло. Думающие ребята. Я их сегодня позвал.

— Да я по ним не соскучился.

— Вы не правы, — сказала Роза Кранц. Она совершенно успокоилась, обрела обычный розовый цвет, глаза ее почти вернулись в орбиты. — Радикальные есть мастера. Например, Снустиков-Гарбо.

— Переоделся в бабу, колготки напялил — и рад. Его на зоне быстро раком поставят.

— Снустиков занят проблемой самоидентификации. Заигрывание с феноменом «второго пола» (в терминологии Симоны де Бовуар) воскрешает парадигму андрогина.

— Верно, — обрадовался Дутов, услышав наконец знакомую речь, — контаминации этого дискурса амбивалентны.

— Сегодня я всех художников галереи собрал: клиент придет.

— Серьезный клиент? — Пинкисевич посуровел. Всякий раз перед продажей картин он принимал вид старого зэка, ждущего подвоха от лагерного начальства.

— Клиент? — Стремовский поглядел проницательно сквозь узкие стеклышки. — Что ж, мастерская у меня полна. Стечение обстоятельств: завтра отправляю транспорт в Голландию. А сегодня — полно работ, повернуться негде.

— Клиент, — сказал Дутов задумчиво. — Думаю закончить к вечеру десять вещей.

— Я видел, — подтвердил великодушный Пинкисевич, который действительно видел холст, который можно было нарезать, — точно: десять картин!

Поставец посмотрел, облизнулся, покивал: он знал, что Стремовский врет и никуда он свои произведения не отправляет. Он также представлял метод работы Дутова.

— А Струев с Первачевым не пришли? — поинтересовалась Кранц.

— С Первачевым невозможно работать, — сказал Поставец. — Старость: полностью свихнулся. Струев уже ничего не делает. Пьет, по-моему.

— Что время делает, — заметил Стремовский, — помните, мы молились на этого человека.

Галерея наполнилась молодыми людьми, возбужденно говорившими: сейчас придет! Важный? Из самых-самых в Германии? Барон! Ну да? Я тебе говорю. Круче Людвига? Да, он всего Гузкина скупил, у Струева шесть вещей взял! Так его Гузкин вам и отдал — это ж его корова, он и доит. А его кто спрашивать станет? Если он к тебе в мастерскую поедет, я с тобой, договорились? А как я тебя возьму? Он Дали собирает, Бойса и Ворхола! Ну, скорее, скорее! Ты сюда встань! А ты — сюда! Валерик, у тебя помады нет? У меня чулок сполз. Если он гузкинское старье берет, тогда… Что тогда? Ноготь сломался! А что в немце толку? Американец нужен. Вот, слышите дверь хлопнула?

Пинкисевич, Стремовский и Дутов смотрели на молодую компанию несколько презрительно. Они тоже переговаривались меж собой. И мы такие были. Перестань, мы такие никогда не были. Я тридцать лет на ливерной колбасе жил, пока первый холст не продал, а эти сразу хотят. Тебе жалко? Не жалко, противно. Посмотри на этого пидора — мужик, а губы накрасил и юбку надел. У них еще Сыч есть, тот вообще. Надо додуматься — посадить эту шпану рядом с нами. Может, уйдем на хрен, уважать себя надо. Гриша мне рассказывал про этого деятеля. У него и Дали, и Шагал. Его все знают. Я считаю, что просто из уважения к коллекции следует остаться. Просто надо держаться с достоинством. Я думаю, если художник не входит в «список Первачева», он должен знать свое место. Я лично так прямо барону и скажу. Посмотрим, что выйдет. Художник должен отстаивать свою позицию. Я так считаю. И я тоже.