Максим Кантор - Учебник рисования

В отличие от Лизы, Леонид знал, что именно искусство Павла раздражает больше всего.

— Обычно люди утешаются творчеством. Но тебя не развлекает ничего. Ни египетских пирамид конусы, ни Йозефа Бойса гениальные перформансы.

— Бойс, по-моему, еще хуже, чем пирамиды. Тоска берет от этих перформансов. Шаман с бубном.

— Тебе невесело?

— Нисколько.

— А там много остроумного.

— Дрянь одна.

— Устал я с тобой беседовать.

Леонид никогда не вел длинных бесед. Он смотрел пристально миндалевидными глазами на собеседника и оказывал воздействие взглядом. Все и так понятно, говорил этот взгляд, сказано уже достаточно. Сила Леонида Голенищева проявлялась в том, что всегда находился кто-то, кто вместо него излагал его идеи, — словно Леонид заряжал этого человека энергией и делал проводником мыслей. Обычно Леонид наблюдал со стороны, как его мысли излагают, и кивал. Так он привык поступать в отношении министра Ситного, культуролога Розы Кранц, своей новой жены Елены Михайловны. Рано или поздно все они обучились говорить, как надо.

Мать Павла, Елена Михайловна, зажгла сигарету, прищурилась и стала объяснять сыну, как устроен мир.

— Пора разобраться. Ты в обиде на свою мать, на своих коллег или на весь мир? — покойный отец Павла всегда говорил, что Елена Михайловна чрезвычайно умна, но сам спорил с ней — и в спорах побеждал; Елена Михайловна оскорблялась. В вашей семье, говорила она отцу, свободное мнение не приветствуется, — и замолкала. В полной мере ее ум проявился, когда она стала женой Голенищева. Она теперь говорила уверенно и спокойно, и не было отца, чтобы с ней поспорить. Голенищев смотрел на жену со стороны и снисходительно кивал. — Погляди, что произошло, — говорила сыну Елена Михайловна, щурясь сквозь дым, стряхивая пепел на блюдце, — ты оскорбился на мое замужество оттого, что Леонид в твоем представлении — символ авангарда, который ты не любишь. И ты посчитал меня предательницей идеалов, так? — она выпустила дым из ноздрей. — Есть иные стороны жизни, которые ты учесть не захотел. Любовь, например. А я своего нового мужа люблю. Не учел и то, что авангард выражает сегодняшний мир. Твое расстройство — вещь крайне серьезная.

— В больницу сдадите?

— Можно подождать. Но лечение необходимо. Говорю как мать: не будь неблагодарным. Мать простит всегда, но простит ли общество? Общество для тебя работает — и требует компенсации. Ты не любишь смешиваться с толпой, горд, как все Рихтеры. Но демократия и авангард — не толпа.

— Я думал, демократия — это и есть власть толпы. Погляди на этих охламонов в правительстве и в искусстве. Такие у меня в детстве мелочь отбирали. Помнишь, у нас во дворе ходили дебильные подростки, окружали — и выворачивали карманы. Только теперь они мелочью не обходятся.

— Представители народа, но не толпа. Леонид Голенищев — это, по-твоему, толпа? — при этих словах Леонид кивнул жене, усмехнулся в бороду. — Кто-то обязан подумать о других, не только о себе. Не нравится тебе президент — предложи лучшего. Не нравится искусство — спорь, делай свое. Именно это Леонид тебе и говорит. Вот, допустим, Тушинский — чем не кандидат? Голосуй за него, участвуй в жизни. Не нравятся беспредметные холсты, не угодили инсталляциями — прости их, не суди строго, суть не в них. Речь не об искусстве и не о политике — об этике. Взрослый человек, — Елена Михайловна докурила сигарету, раздавила окурок в блюдце, — взрослый человек обязан понять, что мир един, и складывается из равномерных усилий многих. Если ты не сумасшедший, должен понимать, как устроен мир.

— И как же мир устроен? — спросил Павел.

— Существует общественный договор. Люди научились разделять заботы. Тем, кто слабее, — дали работу полегче, те, кто сильнее, — взяли на себя больше забот. Есть искусство — чтобы будить эмоции, и дипломатия — чтобы регулировать эмоции. Есть продавцы колбасы и покупатели колбасы. Есть деньги, чтобы оплачивать труд дипломата, колбасника и художника. Важно, чтобы труд каждого участвовал в общем рынке. Сделано так для того, чтобы каждому, и тебе тоже, жилось лучше.

— Придумали еще оружие. И полицию. И тюрьму.

— Существуют тюрьмы, и понятно зачем. Если некто подался в партизаны и гуляет с топором в лесу, — то что с ним делать? И если бродит по Европе призрак коммунизма, столь любимый твоим дедом, то призрак этот надо поймать и найти ему место, чтобы людей не пугал, — и Елена Михайловна сощурилась презрительно, вспоминая старого родственника.