Максим Кантор - Учебник рисования

Кузин, когда ему казалось, что его не ценят сообразно достоинствам, бурел лицом, выпячивал живот и начинал ходить боком. Вот и вчера он уткнул подбородок в грудь, скомкал бороду, выставил живот и пошел правым плечом вперед. Ожидались люди далеко не случайные, и принять их хотелось сообразно. Допустим, лифт перекрасить мы не можем, отремонтировать парадное тоже не в состоянии, но мало этой, не от нас зависящей, мерзости, — горячился Борис Кириллович, — вот, извольте, выясняется, что в передней лампочка не горит, в ванной горячий кран сломался, обои отклеились. Ремонт надо делать, давно пора, но денег, проклятых денег нет. Это разве гонорары? Знаешь ли ты, как платят в «Таймсе»? А в «Монде»? Кузин весь день ходил боком, говорил отрывисто, и домашние сторонились его, выжидали, пока гнев остынет. Гостей встречать Кузин не вышел, и Ирина, жена его, извинилась перед гостями, сославшись на головную боль главы семейства.

— Это он от волнения, Кузин много волнуется, — объяснила Ирина, принимая пальто у профессора Клауке, — Кузин, он всегда на нервах. Он живет напряженно, работает на восьми работах, устает. Тем более что Кузина травят славянофилы.

— Травят? — ахнул Клауке, плохо знакомый с этим словом. — Отpавить хотят?

— Именно. — Борис Кузин появился в прихожей.

— Но это же преступление!

— Им не привыкать! Травят, славянофилы травят, — подтвердил Борис Кузин, оживляясь, — живешь практически в атмосфере постоянного доносительства, кляузничества, наушничества, но правды ради скажу, и мы им тут крепко врезали. Читали последний «Европейский вестник»? Хлесткая получилась статья. Бескомпромиссная.

Собеседник признался, что не успел познакомиться с выпуском.

— Напрасно не следите за полемикой. Это ведь живая история России, которая пишется сегодня. Идет бой, и скажу вам, Питер, откровенно, бой идет беспощадный. Я наотмашь вдарил. Выговорил все — до буквы. Как «Современник» выразился, — сказал Борис с мрачной радостью, — еще никто так уничижительно не говорил о России. Х-хе, — он усмехнулся той самой горькой усмешкой, которую тщетно копировал Гриша Гузкин в своих путешествиях, — они ответили сразу. Таких помоев вылили, только держись. Да, они считают меня врагом почище Чаадаева. И могу сказать прямо, не напрасно считают.

— Славянофилы ненавидят Кузина, — сказала жена Ирина, которая всегда величала Бориса Кирилловича по фамилии, — вы, конечно, читали безобразную заметку в «Новом мире»?

И опять Клауке с сожалением признался, что не читал.

— Не читали? Симптоматичная статейка. Враг номер один — так они меня теперь называют.

— Что вы говорите?

— Погромная, откровенно погромная публикация.

— Быть не может!

— А то, что в прошлом году опубликовали в «Завтра»?

— Тоже не читал.

— Грязная, безобразная стряпня.

— В сущности — это донос, — сказал Борис Кузин с удовольствием. Он перестал думать о жилищных условиях и, рассуждая о славянофилах и гонениях, вернул себе хорошее расположение духа. — Обыкновенный донос, в жанре тридцатых годов.

— Остается радоваться, что сейчас не тридцатые годы, — вежливо сказал Клауке.

— О, они легко могут вернуться, — воскликнула Ирина, — славянофилы хотели бы сгноить Кузина в лагерях! Представьте, герр профессор, в каких условиях он работает.

Клауке только руками развел. Условия, точно, были вопиющие.

— Борис никогда про это сам не говорит, но, согласитесь, условия невыносимые.

— Ах, оставь, Ира, я давно уже привык.

— Кабинет, библиотека, гостиная — все в одной комнате. Рукописи, архивы — все хранится как попало.

— Чудовищно.

— Нет сил заниматься бытом, — Кузин махнул рукой, — разумеется, можно ходить по министерствам, требовать квартиру. Ах, большинство так именно и поступает! Славянофил Ломтиков, например. Читали такого? Откровенный фашист, между прочим. Оголтелый евразиец. Так вот, он с удовольствием ходит по инстанциям, просит, клянчит, выторговывает себе жилищные условия.

— Как и сама Евразия, — остроумно заметила Ирина Кузина, — та тоже постоянно выторговывает себе жизненное пространство.

— Типично для фашиста — забота о Lebensraum, — сказал Клауке, — в Германии те семьи, что поддерживали фюрера, до сих пор живут неплохо, жизненного пространства хватает.

— Если бы ты потратил немного времени, — сказала Ирина Борису Кирилловичу, — если бы Кузин мог пожертвовать своими занятиями, — сказала она Клауке.

— Отнесемся ответственно к времени: каждая минута на счету. Этот шанс Россия упустить не должна. Может быть, он последний. Поезд европейской цивилизации уйдет без нас — и платочком даже не махнут.