Татьяна Соломатина - Кафедра А&Г

– Что случилось, Игорь Израилевич? – Алексей насторожился. – Хорош уже вокруг да около.

– Оля повесилась, – старый акушер-гинеколог пристально и прямо посмотрел в глаза молодому профессору. Как нырнул. Повисла недолгая пауза. Лёшка не шевельнулся, не отвёл взгляда и, казалось, перестал дышать. Игорь Израилевич разлил оставшуюся водку из графина и аккуратно отрезал себе на закуску ещё кусочек мяса, отточенно пользуясь ножом и вилкой «на ощупь», не переставая смотреть Безымянному в глаза.

– Однако тупой, но ещё годный секционный нож из нашего дурацкого учебного стенда исполнил наконец своё предназначение, о котором, поди, и не подозревал.

Алексей шумно выдохнул, опрокинул в себя сто грамм, не закусывая, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

– Ага. Жива. Но, прости, не мог отказать себе в желании изучить реакцию твоих зрачков на стресс.

– И как?

– Жить будешь. И она будет. Только желательно вам никогда друг о друге не вспоминать. Не прикасаться. Не слышать, не видеть, не встречаться, не переписываться, не перезваниваться. «Не», «не» и «не». Не только жить в разных местах, но и работать как можно дальше друг от друга. Ты – тут, а она – там. Где-нибудь там, очень далеко, скажем, к примеру, в городе Бостоне. Чтобы между вами океан. И мы – мы с тобой – ей в этом поможем. Я так надеюсь, в последний раз.

– Как я смогу работать без неё? – Алексей не был так уж непробиваемо бездушен. Но все вопросы, кроме заданного, были очевидно лишними.

– Сможешь. Она подрастила отличные кадры, да и у тебя нюх на людей. Администрирование своей морской свинке поручи, врач из неё, как из говна пуля, но щёки надувать и разносы устраивать она уже научилась с твоей подачи. Так что Ольге пока долгий, автоматически продлеваемый больничный или отпуск за свой счёт, тебя она видеть не должна, ты к ней тоже носа не суй. С мамой барышни я разберусь самостоятельно.

– Кто-то ещё знает?

– Антонина.

– Слабое звено.

– Зато на крепкой цепи. Она никому ничего не вякнет. Ну, по крайней мере, в ближайшем обозримом будущем, а зрение у меня хорошее, не беспокойся. А то вместо Ольги в дурдоме окажется. С навязчивыми идеями.

Алексей Николаевич ушёл первым. Игорь Израилевич заказал ещё двести. И некоторое время отравлял окружающее пространство вонючим дымом любимых сигарет, прикуривая одну от другой, лишь изредка грозя кулаком кому-то наверху и тыкая дулей в кого-то внизу. Sine ira et studio. [18]

Через год Ольга Андреева уехала в Штаты. Главной её головной болью к моменту отъезда стало то, что мать напрочь отказалась ехать вместе с ней. Мадам Андреева плакала, кричала, вообще была против этой затеи, уговаривала, мол, «где родился, там и пригодился». Дочь лишь горько усмехалась и рассказывала матери анекдот о дохлой птице, которая «Нэ пригодддилась!» одному эстонскому партийному деятелю с тех самых комсомольских пор, когда он её подобрал. Болела ли у Ольги душа – никому не было известно. Ни она сама, ни патронировавший её Игорь Израилевич ни словом не обмолвились о том, что случилось. Возможно, это противоречит постулатам психоанализа, предписывающим вытаскивать из человека все самые гадкие и отвратительные воспоминания и препарировать их публично, детально изучая при ярком свете. Но конкретно Ольге помогли тайна, покой и приглушённое освещение. Яркие лампы немедленно напоминали об операционной, и она чувствовала самую настоящую профессиональную ломку, известную, например, спортсменам, вынужденным по тем или иным причинам на время забросить постоянные изматывающие, но тем и манящие тренировки. Никто не знал, что творилось у неё в душе. И это было хорошо. Потому что там, в её душе, зарождалась новая Ольга. И ни в каких инвазивных методах не было необходимости, как нет в них необходимости в случае нормального эмбриогенеза. В некие таинства не стоит лезть неумелыми руками, зажав в них громоздкие инструменты. Слово порой куда более опасный инструмент, чем скальпель. Если нет крайней необходимости немедленно ургентно спасать – тут Игорь Израилевич предпочитал заточенный металл, – то лучшей терапией является молчание. Медленное, верное, постепенное молчание – чрезвычайно эффективный медикамент, особенно в сочетании с витаминами кухонной болтовни ни о чём, иммуномодуляторов хороших книг и комплексной общеукрепляющей гимнастики анекдотов, разговоров о погоде, природе и красивых тряпках.

Ольгин отъезд был целиком и полностью заслугой Игоря Израилевича. Так же, как и её восстановленное психическое здоровье. Пару месяцев после эпизода несостоявшегося самоубийства она прожила у него в квартире, в комнате старшей дочери. Никто к ней не приставал с расспросами о том, почему она, взрослая женщина, у которой есть собственная квартира и материнские апартаменты, живёт у пожилой еврейской четы. Живёт, и всё.