Екатерина Минорская - Женского рода

В какой-то момент, прислушавшись к тишине, Рэй отложила папку и встала. Она заглянула в кухню — никого, постучала в дверь маленькой комнаты и, ничего не услышав в ответ, несильно толкнула дверь.

Алисина бабушка лежала, схватившись обеими рука­ми за ворот кофты и шепча что-то пересохшими губами, на тумбочке возле кровати были только книга и светиль­ник. Рэй, все поняв, начала озадаченно озираться, расче­сывая выбритый затылок.

— Сейчас-сейчас, Анночка Михайловна! Сообразить бы, где тут у вас лекарства…

Наконец распахнула тумбочку и нашла сверху, в коро­бочке для лекарств начатую пластинку нитроглицерина.

Так Рэй осталась «погостить» на набережной Макарен­ко на несколько дней.

Анна Михайловна почти не вставала с постели, гово­рила с трудом и, когда Рэй приносила ей на подносе чай, смотрела на нее с невыносимо-беспомощной неловкостью.

На редкие телефонные звонки Рэй отвечала одинаково:«Перезвоните позже, хозяйка приболела».

Рэй не любила ухаживать за больными и вряд ли мог­ла вспомнить, чтобы ей вообще приходилось о ком-то заботиться. Теперь она существовала в чужих неприятно-навязчивых запахах и вздрагивала ночью, боясь пропус­тить чуть слышный зов о помощи совершенно посторон­ней ей старухи. Но делала она все это в равной степени как без неприязни, так и без сострадания: начиная со слов «Алиса в Москве» Рэй чувствовала себя марионеткой, выпавшей из кочевого фургончика кукольного театра… Как-то они поспорили с Кирш; Рэй, махнув рукой, сказала, что если уж на сцене жизни суждено быть просто не­заметным актеришкой с бессмысленной ролью, то бесполезно пытаться сочинять ее, легче примам и драматургам; Кирш сказала тогда:

— Ты гонишь! Никто не пишет пьесу жизни — все ра­зыгрывают ее по ролям, и среди нас нет ни одного кукловода.­ А опасность есть только одна: если актер прячется от мира в куклу, все смыслы теряются — слишком легко стоит кому-нибудь чикнуть по ниточкам ножницами. Нити это иллюзии смыслов, потерять их так же легко, как уронить костыли.

— А сели мне жить то хочется, то не хочется, это зна­чит, что вместо любви к жизни у меня одни костыли, или как их там, ниточки?! Чушь! Просто нет его, этого смысла, и все!

Рэй сделала паузу, ожидая, что Кирш сможет переубе­дить ее, но та лишь пожала плечами:

— А! Это все такая муть!

Теперь Рэй чувствовала, что перерезана последняя ниточка, выбит найденный на дороге костыль, и непонятно, кто кого тащит: Рэй больную Анну Михайловну или не­мощная старуха здоровую, но впавшую в уныние Рэй. Двигались руки и ноги, а головы — будто и небыло. И страшно было представить, что старушка выздоровеет и вежливо скажет ей: «До свидания!»

На третий день Анна Михайловна уже смогла дойти до кухни самостоятельно и сидела там в плетеном кресле, глядя, как Рэй моет посуду. Рэй по локти была в мыльной пене и не раз ловила на лету выскальзывающие тарелки.

— Лена, мне так неловко: заставить незнакомого, чу­жого человека возиться с собой, больной старухой…

Анна Михайловна отвоевала себе право называть Рэй ее настоящим именем, сославшись на косность и консер­ватизм старости. И теперь смотрела на нескладную коре­настую гостью — как на Лену с сочувствием: та каза­лась ей внешне абсолютно неинтересной, к тому же не ре­ализовавшейся к тридцати годам, а потому несчастной женщиной.

— Ерунда! А потом, мне Алиса не посторонний человек­ ,— ответила Рэй, с грохотом, одной кучей сгрузив в сушилку вымытые ею столовые приборы.

— В самом деле? Вы же так недавно знакомы… — Анна Михайловна слегка поморщилась: она привыкла мытькаждую ложечку в отдельности и ей становилось дурно при мысли, что приборы могут быть липкими или жирными. В дверь позвонили: Рэй неохотно отступила перед мужчиной, кивнувшим ей приветственно и уверенно сделавшим шаг в квартиру.

Андрей не мог не примчаться, услышав короткий ком­ментарий незнакомого голоса о болеющей хозяйке: нака­нуне он звонил из другого города и, едва вернувшись в Питер, устремился навещать одинокую бабушку своей любимой женщины. Они были теперь соратниками — ос­тавленными, а может, насовсем покинутыми соратника ми по несчастью.

Анна Михайловна за последнее время привыкла смот­реть на людей с чувством неловкости и даже вины, будто она была соучастницей какого-то преступления. Так она встретила и Андрея. Обреченно пригладив волосы, которые не были, как обычно, аккуратно уложены, пожилая женщина смотрела на него так, словно объясняла взгля­дом: «Вот так я воспитала внучку: исчезла непонятно куда… А я сама — видите, как, оказывается, стара и нелепа …»