Татьяна Соломатина - Большая собака

Так о чём этот эпилог? После всё ленивее, чем до , что творцам, что обычным людям, мы же по образу и подобию , вы в курсе. До ещё есть запал, длинная дорога кажется легко проходимой на одном голом энтузиазме и простом желании идти. Иные во время ломаются, у них случаются «путевые кризисы». Кто-то и вовсе садится на пенёк и, съев последний пирожок, орёт: «Надоело! Никуда отсюда не сдвинусь! Умру, раз мир ко мне так несправедлив!» («Ботинки жмут!», «Куда вы меня, идиоты, затащили?!», «Зачем я с вами пошёл?!», «Почему у Иванова жена красивее моей, а у Петрова зарплата больше?!», «Какого дьявола я читаю эту муть?!» – варианты картин несправедливости мира многообразны.) Да за ради бога, помирайте на здоровье! Бунтуйте, мучайтесь, смиряйтесь… А вот после те, кто дошёл, могут помыться колодезной водой, вкусно поесть, выпить чашечку горячего кофе и удовлетворённо завалиться на диванчик безвременья отдохнуть до следующего до . И вещать всякие благоглупости. Вот что такое эпилог. ВременнОй – не путать с врЕменным – отдых. Пролог же – сборы в дорогу. А путь – то, что между . Вот это самое, самостное, между – и есть время и пространство. В данном случае – время и пространство повествования. А так-то между – это и есть вся наша жизнь. Которая никоим образом не начинается и не заканчивается формой существования белковых тел. Если вы, конечно, не решите назло Кондуктору окончательно скончаться на одном из «пограничных» пеньков.

Но я затеяла конкретный эпилог не ради благоглупости абзацем выше, а чтобы рассказать вам правдивую историю из реального интервального авторского моего исчисления.

Обычно я никому не даю читать рукописи, кроме мужа, редакторов, корректоров, художников, дизайнеров, работников полиграфических комбинатов и всех причастных к созданию из рукописи пристойной книги, удобной для прочтения самыми главными людьми для любого автора, издателя и всех причастных – читателей. На сей раз пришлось поступить необычно, потому как среди задействованных в конкретном рукописном между прототипов был дорогой для автора реальный живой человек.

Конкретный живой человек за короткое время преодолел на самолёте небольшое пространство между Питером и Москвой. Затем конкретный живой человек с конкретным живым автором немного разлили воды своих времён в московских и подмосковных пробках и, наконец, оказались во времени и пространстве уединённой авторской веранды с видом на огонь в мангале, берёзы, сосны, кусты барбариса и бутылку охлажденного «Аквавита».

– Я хочу, чтобы ты прочитала, – сказала я реальному дорогому прототипу.

Реальный дорогой прототип не заставил себя долго упрашивать, налил себе в гранёный стакан сорокаградусной «живой воды» и погрузился в чтение рукописи. Читал прототип пять часов времени и треть литрового пространства бутылки. Муж Автора с одному ему известными интервалами подкладывал в мангал берёзовые поленья и подносил прототипу горячие закуски. У прототипа из синих глаз периодически струились горючие слёзы, иногда прототип встряхивал, как казалось автору, недовольно, непокорные чёрные кудри. «Странно, – думала Автор, – отчего она плачет? Ведь я написала жизнеутверждающую вещь. Мне казалось, тут всё на месте, а о смерти и о любви, и даже о собаках, мы так много говорили в детстве, когда ещё были умные и без выросшей груди, что уж кто-кто, но она!..»

– Прекра-а-а-а-асно! – наконец-то выдал прототип и высморкался в толстовку Папы. – Прекра-а-асно! – радостно завыл прототип. – Чего смотрите?! Наливайте! За это надо выпить!!! За любовь! Чака, Чака, Вася, Серый, ко мне! Дайте поцелу-у-у-ю!!! – И кинулась целовать Автора, мужа автора, а собаки скакали вокруг и целовали всех без разбору во все места.

– Ты уверена насчёт ещё выпить?! – заботливо спросил Папа у прототипа.

– Да! Я духовной жаждою томима! Это гениально, гениально!!! – продолжал рыдать красивый живой прототип. – Особенно вон то, и вот это, и про общую породу, и про летние разве-е-едки, и про бабуше-е-е-к… И про соба-а-а-к!!! И про любовь там… геометрия-а-а-а… – захлёбывался прототип в перечислениях.

– Ну, ладно тебе. Прям уж, гениально, – подал, наконец, голос смущённый Автор.

– Молчи, дрянь! – вдруг по-балтийски коротко выстрелил прототип, сфокусировав свой синий мгновенно оледеневший взгляд на зрачках Автора, только что рыдательски нахваливаемого.