Сергей Сакин (Спайкер) - Умри, старушка!

— Я же чувствую все! Ты чужой становишься!

— Но… чт. ДА пАчему???!!!!!!!!!

— Ты пил вчера где-то, сегодня без меня гулять ушел, — она вздрогнула еще сильнее. — Оххх. Ну что ты городишь?! Блин, ну перепил я с ребятами, что за похороны-то теперь! С тобой, кстати, жил — вот и пить разучился!

— Воот… — она вздрагивала все крупнее.

— Да что «воот»?!! Ты хоть нормально объяснить можешь?!!

— Ты и сейчас на меня опять злишься:{…

БЛЯШ!!! ДА ТЫ СЕРАФИМА РАЗОЗЛИШЬ!!

— ?:(

— САРОВСКОГО, БАЯ!

Она опять ссутулилась, резко подняв руки и закрыв уши (голову). И сразу оказалась в прозрачном коконе. За тысячу миль от меня. На другом берегу каньона.

— Солнце?! Милая, ну прости меня, пожалуйста, прости! Блин, я сорвался что-то… — и лепетал еще какой-то бред.

Она словно оглохла и лишь чуть подняла выше плечи. Так делают боксеры, желая защитить уязвимый подбородок. И вот тогда я разозлился по-настоящему. Схватил что-то удобно-круглое и ударил, не целясь, изо всех сил. Так, что еще долго потом болело плечо.

Раздался звонкий «дзззынь!», через мгновение «дзынъ! дзынь!» помельче. На стене расплылась огромная карта неведомой страны, по кухне разлетелись, ударяясь о мебель, осколки. Я переступил, и один из них впился мне в ногу.

Хана чайнику. Его подарили те самые тесть с тещей. Я представил себе, КАК она им это преподнесет, и разозлился от этого еще больше. Она уже плакала в голос. Я понял: еще секунда — разрушения примут характер необратимых, и выскочил из квартиры, на ходу впрыгнув в ботинки и схватив куртку. Выскочив на лестничную клетку, я шарахнул дверью так, что зазвенело в ушах. Лампочка мигнула и погасла, лестничный пролет погрузился в темноту. Сделав шаг в сторону, я немедленно сверзился с лестницы, прогремев костями по каждой ступеньке. И, стукнувшись в довесок локтем, распластался звездой на пол-этажа ниже. Сориентировавшись в пространстве, перевалился на бок, потом сел, притянув к себе колени и нащупал в руке мертво прихваченную пачку сигарет. С трудом разжав пальцы я разворотил пачку, на ощупь нашел окурок подлиннее и закурил. Ну и денек… Через затяжку, когда я понял, что курю фильтр, сил выругаться уже не оставалось. Ну и денек…

Когда я добрался до своей двери, она уже погасила весь свет. Только перед дверью спальни лежала расползшаяся по полу трапеция. Ну и… Я прошел на кухню, открыл холодильник и…

На наших скудных обычно полках лежали:

1) вино грузинское, не паленое;

2) виноград крупный, без косточек;

3) большие ломти свежайшего мяса;

4) прочая снедь.

Подхарчиться кто-то собирался? Ну, вот и славненько… Я нашел стакан, поискал штопор, не нашел, протолкнул пробку зажигалкой. Сел мимо табуретки, стукнувшись задом и расплескав ароматную кровь христову на себя (что в финале этого дня было вполне уместно и даже не обидно). Прислонился к стене и стал пить вино из горлышка, закуривая его обломками сигарет.

Проснулся. Прислушался. Принюхался. «При… (как это по-русски?) Причувствовался» (ну, где я, в чем я). Открыл глаза. Таковы (и в такой последовательности) были мои утренние действия. Я на подушке, под одеялом. Точнее, на одеяле, под подушкой. Все равно неплохо. Лежу на диване в гостиной, с видом на опрокинутую мебель и телевизор.

Я сел в кровати, разогнув затекшие до состояния спагетти ноги (телевизор и прочий скарб принял нормальное положение), и потянулся. Из ванной раздавались утренние звуки, за окном была обычная промозглая свежесть. Даа, что-то я вчера перебрал… Я пошел на звук и скоро добрался до ванной. Дернул за ручку раз, другой — дверь была заперта. Раньше такого не случалось. Пошел на кухню и принялся искать сигареты, но нашел только довольно длинный окурок в пепельнице. Подняв глаза, я слегка оторопел. А, ну да. Это я сам вчера. Нечего сказать, погорячился…

Она зашла на кухню в своем новом халате, вытирая белым полотенцем волосы. Волосы такие густые, что оставляют на махровом полотенце серые следы влаги. Глаза перемещаются со стола к холодильнику, к окну, к плите. Только не на меня. Я стою столбом посреди кухни, ухмыляюсь, а она включает чайник (интересно, где она будет заваривать чай?), кидает в тостер хлеб, делает салат — и все это старательно обходя стол посередине кухни. Я пытаюсь (нерешительно) взять ее за руку, за рукав, за полу халата, а она старательно меня не замечает. Умора. Ладно, белые начинают и выигрывают.

— Роднуш, ты сердишься?

— Ад!

— Солнце, не сердись, пожалуйста, — интересно, сколько раз я уже говорил то же самое за последние три дня?