Марк Харитонов - Этюд о масках

— Мене сана ин корпоре сано, — опередил его латинское изречение Глеб Скворцов и предложил увлекательному попутчику продолжить разговор в вагоне-ресторане, которому как раз пора было открыться.

Шагал чиниться не стал, только попросил разрешения слегка переодеться и честно предупредил, что у него с собой нет ни рубля, все положено на аккредитив.

— Я слишком бесшабашно отношусь к деньгам, — объяснил он, уже сидя за столиком; без штормовки, в одной клетчатой ковбойке, в спортивных брюках и легких тапочках он был похож на туриста или студента- целинника. — Решил на этот раз уберечь себя от соблазна. А то сколько ни заработаю, все за несколько минут могу спустить в компании. Говорю без кокетства. Я открытый человек и непозволительно привязчив. Непозволительно для моего образа жизни. Поэтому так и люблю дорогу. Здесь встречи эфемерны, отношения легки, необязательны и говоришь свободно. Еще и еще раз свобода. Дорога — это целая философия. А цель ее в гостях и дома — это Пастернак, вы знаете Пастернака? — все пережить и все пройти. Я люблю читать, хотя времени на это остается мало; меня больше привлекает живой разговор, непосредственные впечатления. В книгах я обычно читаю только предисловия. Между прочим, это не так мало, хорошее предисловие есть квинтэссенция содержания. Я могу беседовать с людьми любой профессии и пойму. Вы, кстати, случайно не физик? Ах, я уже спрашивал. Меня интересует одна любопытная задачка. Существует так называемый парадокс Эйнштейна: о том, что для космонавта, который летит со скоростью, близкой к световой, время течет медленнее, чем для людей на земле. И, вернувшись, он теоретически может застать собственных детей стариками, сам оставшись молодым. Но это только теоретически, с такими скоростями не полетишь. Ладно, а при обычных скоростях этот парадокс, наверно, ведь тоже имеет силу? Только в микроскопических соотношениях. Или вот, скажем, летчик реактивного самолета — летает на сверхзвуковых скоростях всю жизнь; так на таких-то скоростях за всю-то жизнь может он налетать столько, чтобы хоть на денечек оказаться моложе тех, кто никуда не двигается? Вот ведь черт возьми!..

…Они пили пиво с Сеней Шагалом, внучатным племянником великого живописца; с обычной легкостью тот позволил угостить себя обедом, продолжая взамен щедро повествовать о своих достойных интереса приключениях и делиться не менее любопытными мыслями, а потом посидели еще, и каждое слово разбитного путешественника, как доказательство от противного, убеждало Глеба Скворцова в правильности взятого направления. Распрощались, когда пора проверки билетов в вагонах наверняка миновала; Глеб давно понял, что для его спутника это был один из привычных способов укрываться от ревизоров. В купе Скворцов, так и не пошел; даже спать после бессонной ночи не хотелось — так были взведены нервы; остаток пути он простоял в тамбуре, глядя в замызганное окошко на поля, перелески, деревни — неотличимые от подмосковных, но уже чем-то роднее, ближе…

Приехал он еще засветло, но последний автобус на Сареево уже ушел от станции час назад. Вздернутого настроения Скворцова это, однако, не сбило. Остановиться он не мог, нетерпеливый, с утра взятый разгон потянул его пешком сквозь город и дальше вдоль озера, по старинному тракту, который он угадал, не спрашивая, как угадывают путь домой без дороги голуби и пчелы. В лесу Глеб снял полуботинки, связал их шнурками, запихал вглубь носки, повесил через плечо и, закатав штанины, пошел босиком по теплой ласковой земле. Звонкий воздух был наполнен вечерней перекличкой птиц, стрекотом насекомых и даже как будто звоном колокольчиков. Нет, колокольчики ему не почудились, скоро звон их стал совсем явствен. Из-за поворота появилась повозка, запряженная разукрашенной лошадью с бубенцами, за ней другая, третья. «Свадьба!» — восторженно понял Глеб, сторонясь на обочину; он готов был сейчас восторгаться всем, что ни встретит. Лошади бежали не шибко; передней правил чернобородый крепкий мужик с вышитым полотенцем через плечо; рядом с ним, в расшитой русской рубахе, сидел, видно, жених. На других двух народу было больше; гармонист, похожий на встреченного утром глухонемого (неужели сегодня утром?), выводил путаные переливы. «Далеко?» — поинтересовался Глеб. Ответа он не понял, да и его вряд ли расслышали, но кто-то махнул рукой, приглашая с собой. Скворцов догнал последнюю повозку, ловко приспособился на ней задом. Неважно, куда они ехали, все равно хорошо.