Евгений Клюев - Андерманир штук

Из носу у Веры текло. Лев даже не подозревал, что у Веры может течь из носу.

Она сидела на кровати, прикрывшись чем-то облезлым, и говорила, говорила, говорила…

Из носу у Веры текло. Ни о чем другом Лев сейчас не думал. Он, в общем-то, и об этом не думал – только регистрировал, глазами одними: из носу течет, на плечах что-то облезлое, кровать полусломана, вместо книжных полок – доски, поставленные на кирпичи, стекло в окне расколото – и верхняя часть стекла на нижнюю наползла.

Явно неблагополучная семья. Лев и раньше об этом, конечно, догадывался, однако чтобы вот так… А в гостях у Веры никогда не бывал: ни к чему оно, вроде, было – бывать, да и роли это не играло: Вера к ним с дедом и так почти каждый день наведывалась… стало быть, и ладно, какая разница – он ли к ней, она ли к ним! Она, кстати, жила недалеко, на Песчаных.

Теперь выяснилось, что на 8-й Песчаной, дом 9, квартира 10… а-риф-ме-ти-че-ска-я про-грес-си-я. Лев думал, что пешком доберется, однако Вера сказала, что лучше на автобусе, от метро «Аэропорт». И еще сказала, что сама подойдет к остановке и что они вместе поедут, – а один он, вроде как, заблудится. Ну, вместе так вместе.

Автобус прикатил сразу – номера Лев не разглядел.

– Это какой номер? – спросил он у Веры.

– Триста седьмой.

Лев хотел сказать, что не помнит в их краях триста седьмого номера, но отвлекся на ребенка… мальчика лет пяти-шести, который ходил по автобусу и трогал всех указательным пальчиком.

– Эдик, сядь, да сядь ты наконец! – взывала к нему полная мама в толстой шубе, но Эдик и ухом не вел, а только задумчиво трогал и трогал пассажиров указательным пальчиком. Временами он ненадолго останавливался и рассматривал этот свой пальчик, словно на нем от прикосновений должны были остаться следы.

– Странный какой мальчик, – шепнул Лев Вере.

– Я его не первый раз вижу, он всегда всех трогает.

– Как будто убедиться хочет, что… что мы все действительно есть.

– Его бы не Эдик надо было назвать, а Фома! – Вера улыбнулась.

Ехали и в самом деле дольше, чем Лев предполагал.

– Это потому что в объезд надо, – объяснила Вера. – Пешком гораздо быстрее, но там не пройдешь.

Лев смотрел на Эдика. Эдик тоже смотрел на него – и вдруг подошел к нему и обнял его за ноги. Лев присел, взял мальчика за плечи, заглянул в глаза, совсем тихо сказал: «Спасибо», – и отпустил восвояси. Мальчик кивнул и вернулся к маме. Та, кажется, ругала его.

М-да.

Уже в автобусе Лев понимал, чем дело кончится. Вера сказала, что родители в Ленинград уехали, к бабушке, и это прозвучало странно, поскольку бабушка у Веры умерла.

«К другой бабушке, маминой», – возразила Вера, хотя прежде никогда не упоминала о «другой бабушке». Что все это странно, Лев еще тогда почувствовал, когда открыл было рот: сказать деду, куда он… только в самый последний момент взял вдруг да и произнес: «Я в школу, мы там… собираемся». И даже сам головой покачал от неожиданности, а дед Антонио хмыкнул: ну-ну, дескать… собирайтесь!

Вера, стало быть, говорила, говорила, говорила… И получалось, что совсем уже скоро им придется пожениться, потому что, если нет, то тогда – как?

– Придется пожениться, – ответил Лев и прикрыл глаза: чтобы уже не видеть ничего вокруг себя.

А Вера говорила дальше. О том, что теперь ей, конечно, оставаться здесь нельзя: родители выгонят ее, когда узнают про ребенка. Им наплевать, где она будет жить, они и так ждут не дождутся: вот-вот кончится школа и пойдет Вера работать… тем более что и осталось-то всего-ничего: февраль, март, апрель, а в мае уже выпускные. Денег у нас в семье никогда нету, в квартире сам-видишь-как, и отец пьет, он уже из-дому-все-вынес!

Вера выглядит ужасно: лицо распухло, волосы слиплись. У нее совсем другой словарь, чем… чем обычно, за пределами этой квартиры. И пластика совсем другая – жесткая, мелкая. Мелкая-пластика, м-да.

Теперь, конечно, никакого французского, потому что учиться с ребенком невозможно – невозможно и… и стыдно перед ребенком.

– Почему стыдно? – спросил Лев.

– Ну как же, ребенок же! – отвечает Вера, и Лев не понимает.

Лев ничего не понимает. Вера пригласила его, у Веры было вино и торт, и под пальто зимнее она надела легкое летнее платье – сейчас, в феврале, а на запястье – браслет в виде золотой веточки… И здесь, у себя в квартире, она сама подошла ко Льву, положила руки ему на плечи… нет-нет, не то чтобы он был против, разумеется, нет – да этим оно, скорее всего, и должно было закончиться, не сегодня, так вообще – между ними, и они оба знали это, много лет уже знали… так зачем же плакать, и прикрываться чем-то облезлым, и произносить слова из словаря, которого Лев у нее не помнит?