Евгений Клюев - Андерманир штук

Проходит еще одна вечность.

Ждут реплики Фигаро.

Зрители, выучив уже трижды произнесенную суфлером фразу, почти вслух скандируют с мест:

– Э, нет, вы-то его получили не так!

Фигаро затравленно смотрит по сторонам.

– Э, нет, вы-то его получили не так! – надрывается зал…

И только когда проходит третья вечность, голосом далеким и совершенно чужим, плохо справляясь с языком, Фигаро шепчет – даже тише, чем суфлер, уже весь вылезший из своей будки и шлепающий влажными губами непосредственно по полу сцены:

– Э… нет… вы-то… его… получили… не… так…

И, скорее догадавшись об этой фразе, чем наконец услышав ее от Фигаро, зрители посылают на сцену вздох облегчения такой плотности, что чуть не сбивают с ног и так еле стоящего на авансцене главного героя. Вялый и разбитый, тот, разумеется, не бежит за Сюзанной во исполнение галантной своей угрозы. Да этого от него и не ждут: никому сейчас не до поцелуев. Впереди – самое главное в явлении втором: монолог Фигаро. За монолог этот болеет весь зал, весь зал играет Фигаро вместе с Фигаро: Фигаро тут, Фигаро там… Фигаро-мужчины, Фигаро-женщины, Фигаро-дети, Фигаро-суфлер. Ну же, голубчик! И – высоченным голосом, на одних связках, тот начинает барабанить что полагается.

Фигаро. Прелестная-девушка-всегда-жизнерадостна-так-и-дышит-молодостью-полна-веселья-остроумия-любви-и-неги…

«Деда, деда, пусть мне опять шесть лет, все идет так быстро… я не готов! Я не знаю себя, я боюсь себя, я себе чужой. То, что со мной случается, – было такое с тобой? А если с тобой не было и ни с кем не было, то зачем оно мне? И куда мне девать это? Смотри, оно само выходит наружу – и я не умею справиться с ним…»

Лев быстро встал – кажется, ровно посередине монолога Фигаро – и пошел между рядами к выходу. Вера поднялась вслед за ним. Двадцать три пары глаз – весь девятый «А» – проследили этот демонстративный уход в деталях, опоздав оценить основное зрелище: быстро-быстро дожевывая свой монолог, Фигаро двигался из одного конца сцены в другой. Дошел до ступенек и принялся спускаться в зрительный зал. У выхода в фойе помреж схватил его за руку. Что уж сказал он Фигаро, неизвестно, но, стрелой вернувшись на сцену, тот сделался лучше не придумаешь – и публика с визгом простила ему не только все, что было, но и все, чего не было.

– Иди в зал, Вера… пожалуйста, пожалуйста, – сказал Лев, закрывая за собой дверь и не глядя на нее, не глядя вообще, а только шагая и шагая вперед, к гардеробу, где не было гардеробщицы. – Пожалуйста, Вера, мне нужно понять, мне нужно сейчас понять…

– Что понять, Лев… да что же понять-то, Господи?

– Все понять. Вот это вот все! – Он отразился во всех зеркалах сразу: бледный, гневный, взрослый.

Откуда-то присеменила гардеробщица, подала ему куртку, взглянула на Веру: Вам тоже одежду?

– Мой номерок у него, – с ужасом сказала Вера.

Лев бросил Верин номерок на барьер и, натягивая куртку, побежал к выходу, Веры не дожидаясь.

– Лев, Лев!

– Не ходи за мной, уйди! Ты не можешь идти за мной, ты не нужна сейчас, уйди!

Вера остановилась: не нужна. А Лев уже бежал от нее – бежал по ледяной улице, скользя и падая, поднимаясь и снова скользя.

Снега нету – один лед. Какая-то ненормальная в этом году зима.

– Жизнь человека понять, – бормочет Лев на льду. – Слова человека понять… сколько слов кому говорить… и каких слов… и зачем! Так не может быть, не должно быть – чтобы чужие слова произносить. Свои слова произносить надо – несколько своих слов, своих собственных слов! Но какие слова – мои?

Дома – дед Антонио: стал в дверях и стоит.

– Деда… – Отодвигая его, Лев снимает куртку и, неожиданно увидев себя в зеркале, замирает. – Деда, у меня ведь был тогда нимб? Вера говорит, что был.

В зеркале темный костюм со светлой полоской. И лицо подростка, застигнутого жизнью врасплох.

Два прыща на подбородке, с левой стороны.

Красные глаза с воспаленными веками.

– У меня не могло быть нимба.

– Некоторые думают, что Христос был очень некрасивым, – говорит вдруг дед Антонио. – Поэтому, дескать, ему и плевали в лицо, поэтому и заушали его. В Риме ведь культ красоты был, понимаешь ли… а это значит, что на красивого Христа руку бы поднять не осмелились. Не трогай подбородок.

– Над Христом нимб был.

– Нимба не видел никто. То есть… нимб мало кто видел.

Лев пристально смотрит в зеркало.

– Деда, а сделай сейчас нимб?

– Пойдем, – говорит дед Антонио. – Ты почему так рано из театра?