Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

Сбежав из детдома, она прямиком отправилась к отцу. Конечно, он, хоть и был сильно пьян, дочке обрадовался и, не умея выразить свою радость по-иному, предложил ей выпить вместе с ним. Дело было в пятницу, и у него в загашнике уже имелось три бутылки «бормоты». Когда зелье было выпито, перешли на «синюю» – жидкость для мытья стекла, разведя её водой и добавив лимона.

Так, незаметно, одни смутным днём, и прошли сутки – от пятницы до субботы. Лене стало совсем плохо, нагрузки на её больное сердце оказалось многовато. Отец отправился искать лекарство, но ни валидола, ни других средств – нитроглицерина или хотя бы валерьянки, в аптечке не оказалось. И он, сам не понимая, что творит, споил ей флакончик какого-то лекарства без этикетки… Лена, после этого лечения, почувствовала себя ещё хуже. Инстинкт самосохранения правильно подсказал ей – надо уходить отсюда, и немедленно. Плохо помня – как, она всё же выбралась из квартиры, пока отец был в туалете, дальше она уже ничего не помнила. В протоколе, составленном в отделении милиции, значилось: девочку нашли в бессознательном состоянии в подъезде собственного дома. Обнаружили её жильцы дома уже утром в воскресенье. Она лежала почти у самой двери. Мимо неё прошёл не один человек, наверное, дверь ведь не была закрыта, но все шли мимо – да мало ли пьяных на улице валяется? Соседи Лену не узнали, да и лежала она лицом вниз. Но дыхание было различимо – потому и вызвали милицию, а не скорую.

Пробыла она в отделении весь день, документов при ней не оказалось, а по отёчному от затяжного и обильного возлияния лицу трудно было определить, сколько ей лет – пятнадцать или двадцать пять. К тому же, кое-как налепленная косметика прибавляла ещё лет пяток. Приехали в детский дом – и сразу в медпункт. Сделали укол, уложили в постель. Даже покушала немного. Пообещала больше не бегать. Попросила тетрадь и ручку. Говорит – дневник буду вести. Я эту задумку одобрила. Но пришли зимние каникулы, и она опять сбежала. В поездку с отрядом она отказалась ехать. Нашли её, как и прежде, у отца. Опять пил и поил дочь.

На этот раз против него возбудили дело. Я была на суде: когда зачитывали приговор, с Леной случилась истерика. Никого к себе не подпускала, кричала, что хочет быть с отцом. Потом успокоилась, сидела молча, сосредоточенно глядя в одну точку. После заседания я долго ждала её в коридоре. Заглянула в зал – она билась в истерике.

Привезла её в детский дом поздно ночью. Обессиленная слезами, она уснула у меня на плече. Вставай, говорю, приехали. Не сразу поняла, где мы…

После суда она замкнулась ещё больше, «вещь в себе» – понять, что с ней происходит, можно только приблизительно. На все вопросы отвечала формально, лишь бы отвязались.

– Может, она тронулась? – сказала как-то Матрона.

Пошла за советом к Норе, та и посоветовала:

– Попробуйте на время отселить Лену. Ей сейчас больше всего нужно уединение. Пусть успокоится, к вам привыкнет.

Договорилась с Людмилой Семёновной, что девочка временно поживёт в изоляторе, там ведь сейчас нет больных… Так Лена стала жить в изоляторе. Я не заставляла её участвовать в наших мероприятиях, дозреет – сама придёт. Так и случилось.

От отца она часто получала письма – из мест не столь отдалённых. Лена писала в ответ длинные послания и просила меня отправлять с почты заказным.

Постепенно она успокоилась, включилась в отрядные дела и выполняла всё с толком. Как-то попросила, чтобы я дала ей подшефного из первого класса – мальчика или девочку, всего равно кого. Вот и отлично! – обрадовалась я. Но недолго длился мир под оливами, вот пришла весна, и Лена опять заколобродила. Нора пожаловалась – под окнами ночью свист соловьиный…

Исчезала и возвращалась, а в апреле, свалившись с подоконника на втором этаже (неловко поставила ногу и оскользнулась), упала на кусты шиповника, вся исцарапалась, неделю была в бинтах и зелёнке. Зрелище устрашающее. Но как только «боевые раны» стали заживать, снова ударилась в гульбу. На этот раз из милиции сообщили, что Лена водит дружбу с ворами. А воры, надо сказать, жили себе, не тужили весьма вольготно в нашем собственном районе. Все знали, где их притон, знали, куда они относят краденые вещи на продажу, но… никто с ними войну не начинал и никак не ограничивал.

– Так она наводчица, – заложила Ленку Ольга Тонких, откровенно её не любившая.

Судьбы-то у них похожие были…

Снова начались кражи в детском доме. Пропажи из бытовок уже просто перестали считать.