Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

– А много ли детей к вам поступает? – спросила я, с удивлением разглядывая мощные стены пристанища несчастных детей, – вооруженная охрана, всюду решетки…

– Это закрытая информация, – сказала она строго.

– А всё-таки?

– Ну, могу сказать сравнительно: до войны детей в детприёмники поступало в десять раз меньше. Ведь теперь рожают как котят – не надо, так можно и в ведро…

– Ненужных котят всё-таки люди топят, – мрачно говорю я, ужасаясь столь дикому сравнению.

– Вот именно – люди… Людишки! Обмельчал народ. Твари! Разве это люди?

Желчно говорит, злобно. То, что мне рассказали в дошкольном детдоме об Олеге, почти в точности совпадало с тем, что говорили о нём в детприёмнике. Мои личные впечатления не противоречили тому, что я узнала от его бывших воспитательниц: Олег по-прежнему оставался всё тем же дикарёнком… Напряженный взгляд при виде незнакомого человека, взъерошенность во всём облике. Курил, похоже, с пелёнок. В детдоме промышлял бычками. Такой он и был – угрюмый, замкнутый. Голос его слышала только, когда он кашлял. С наступлением осенних холодов кашель превратился в глухое буханье. Кашлял «как в бочку». Однако к врачу не шёл…

Однажды, придя на работу, я не обнаружила Олега – его не было ни в столовой, ни в отрядной. Но вот ребята сказали, что он в спальне. Иду туда – сидит в куртке, на ногах грязнущие кеды. Липкие следы на полу, иду осторожно, не поскользнуться бы.

– На карьере у Тараконовки отсиживался, – шепчет мне на ухо Медянка.

Таракановка – речка, сток, где течёт теплая вода ТЭЦ. Детдомовцы там купались с апреля по октябрь. Искупавшись, грелись у костра и жарили голубей…

Когда я вошла в спальню, он вскочил, метнулся, затравленно избираясь, – куда бы спрятаться? Сработал инстинкт дикого зверька… И, пожалуй, прыгнул бы из окна, да силёнок не хватило. Упал на постель. Взгляд мутный… Подошла. Села рядом. Беру его руку – посчитать пульс. Не сопротивляется. Замер. У него высокая температура. Помогаю раздеться, лечь поудобнее. Принесла из бытовки второе одеяло. Хотела позвать врача, взревел от возмущения. Ладно, буду лечить сама.

На ночь горчичники. Питьё – горячее молоко с мёдом. Принимать лекарства отказался – рефлекс на «курс лечения» в психушке, где ему устроили инсулиновый шок (весьма популярная процедура при «лечении» детдомовцев». Кстати, когда дети подверглись очередной «массовой закладке» и лежали штабелями в больнице, лечащий врач Ханурика по секрету сказал, что на этих детях и отказниках обычно испытывают новые лекарственные препараты, ещё не прошедшие тестирование и не допущенные к массовому использованию. Делалось это полулегально – по секретному распоряжению Академии медицинских наук. Я буквально взвилась: «Это же колониальный режим!», на что она спокойно ответила: «Так и есть, только об этом не принято говорить»).

Вечером в спальне народу тьма. И все дружно кхыкают – ну как тут обойтись без горчичников? Не знаю, насколько это приятная процедура, по мне так не очень. А им – ну просто благодать. Распластываются на постели, глаза жмурят от удовольствия и только что не мурлычут. А я, знай, леплю на их тощие спины эти едкие штучки… Картина нелепейшая: полтора десятка спин в аппликациях горчичников, и посреди этой псевдобольной компании я – вещаю голосом старо-древней сказительницы всякие ужасы и небылицы… Хоть про кота на цепи, хоть про кризис в Латинской Америке.

…В середине сентября вдруг снова установилось тепло – началось настоящее, «бабье» лето. Олегу полегчало, и он опять повадился исчезать с самого утра. Солнышко взошло – только его и видели! Пропадал где-то всю первую половину дня, однако к обеду появлялся точно (желудок – самые точные часы). Приходил, чтобы жадно заглотнуть свою порцию и… зазевавшегося товарища. В психиатрическую больницу его увезли обманом – как и большинство детей, впрочем. Бывало это так. Ребят, чаще всего из школы, заманивали в автобус под разными предлогами – к шефам в гости, на прогулку за город и т. д., автобус подкатывал к самому крыльцу подъезда «приём больных», выходили дюжие санитары и по одному уводили в отделение. И уже там, за двойной дверью, с ними беседовал врач. Дети рассказывали, что их по существу даже ни о чем не спрашивали – просто писали в карту то, что было удобно «для статистики». Сбежать из отделения, конечно, можно, но не очень просто это было, ну и время требовалось на подготовку этой акции.

Так получилось, что именно в больнице Олег впервые заговорил – связно и на разные темы. Говорил про дом, о котором, как ни странно, многое помнил, про то, куда уходил «в бега».