Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

Порой оглянешься, задумаешься — и изумишься глубокой мудрости мироздания.

Экранизированная дочурка понравилась гостям. А еще я голосок ее чуть ли не с рождения на магнитофон записывал. Теперь смонтировал синхронно с кадрами, очень славно получилось. После сеанса допили, что оставалось, и я проводил гостей со двора. Сиверко пошаливал — по стеклам шуршала крупа — предвестник снега. Безрадостная картинка глубокой осени, даже на душе холод. Почему-то представляешь себя заброшенным в бескрайней степи. Я закрыл калитку на крючок, проверил замок на сарае, закрыл двери из сеней, вернулся в гостиную. Теща выключила свет в кухне — уснула. Галина стелила в спальне постель, покачивая дочкину кроватку. Гости разбудили, когда прощались. Я погасил верхний свет, включил настольную лампу. Легкие сумерки окутали гостиную, сроднив меня с теплым кругом на письменном столе. Люблю уют. И знаю в этом толк. Приладил было лампы дневного света в гостиной, но через неделю снял — зябко, ровно на сквозняке сидишь. Галина иногда шумит: деньги, мол, изводишь. А что их, в рукав складывать? Я не из тех, кто тешится толстыми сберкнижками или для показухи внешний лоск наводит, а сам новые дырки в поясе прокалывает. Не мы для мира, а мир для нас. Я и поесть вкусно люблю, к чему душой кривить. Ведь оба зарплату получаем. С базара почти ничего не берем, все свое — и молоко, и огородина, и свежина каждую осень в сарае похрюкивает. Такая у нас специфика жизни, застряли между городом и селом.

Но еще об уюте. Почему-то острее других чувствую холодную безграничность мироздания. А точнее — пугаюсь открытого пространства. Меня с малых лет манили тепло, покой, надежно защищенные стенами углы. Отсюда, наверное, и жажда уюта. Хотите послушать любимую сказку моего детства? Я ее наизусть помню. Перескажу вкратце.

Убежали от жестокого хозяина вол, корова, баран и петух. Лето в лесу жили, а захолодало — построили хатку. Теперь представьте: заснеженный лес, метель, деревья скрипят, волки в сугробах тонут, а среди всего этого холода, голода, глухомани из трубы вьется теплый дымок. Потрескивают дровишки в печи, шипит сковорода — корова блинцы печет, вол мак трет в макитре [2] Макитра — глиняный горшок. , баран картошку чистит, а петух сидит на жердочке, кукарекает, развлекает. И по всей хатке — алый отблеск теплого, сытного огня… Идиллия.

Вижу торжествующие лица борзописцев, слышу лай в каменных джунглях цивилизации. Ату, куси его, мещанин явился, лови его, хватай! А я разве убегаю? Прячусь? Да, мещанин я. А вы кто? Да будь завтра выгоднее хвалить и прославлять меня, тереховского обывателя, вы каждый мой ноготок цветистыми словами разманикюрите! Или вы, отчаянные правдолюбцы, защитники счастья человеческого? Низкий вам поклон. Но ведь не напитали бы землю океаны крови, а в живых человечьих телах текла она, если бы вы, праведники, больше о себе радели, чем о человечестве. Как это гениально просто: каждый заботится о себе — и все счастливы. Скажете — нереально? Но вот я же перед вами — счастливый! Счастливый, слышите, и ни в каком ином счастье не нуждаюсь!

Я давно задумываюсь над своей жизненной позицией и все ищу образ, который бы ее обобщил. Как-то летом увидел на мосту табунок ребятишек. Они швыряли в воду крошки хлеба. Заинтересовался, подошел ближе. Солнце нагрело деревянную основу моста, и вода в заводи кипела от мальков. Голодными клубками бросались они на каждую крошку, отталкивали друг друга, сплетались в темные вихри, поднимали песчаную бурю на дне — одним словом, страсти, страсти, страсти.

И вдруг средь этой битвы, средь этой борьбы за существование возникла крохотная раковина слизняка. Сверкающая рябь мерно покачивала раковину, а хозяин ее полеживал в своей зыбке, вытянув навстречу солнцу крохотные рожки, и, казалось, мудро и ласково улыбался миру: ни зла, ни страстей, ни позы. И, покачиваясь, поплыл себе на волнах дальше, верно, сам не ведая куда. А мы, люди, разве знаем, к какому берегу нас несет. Кое-кому покажется симптоматичным сравнение со слизняком, его, беднягу, умники разные уже давно в обыватели зачислили. Пусть их.

А что, как я вас нарочно дразню?.. Под настроение…

Хаблак шел из редакции как в воду опущенный. Даже просьба Гуляйвитра заменить на месяц заведующего отделом, ушедшего в отпуск, не порадовала его. Хотя в другое время такое доверие согрело бы удрученное неудачами на ниве журналистики сердце Андрея Сидоровича. И надо же было ему выигрывать эту партию! Никак жизнь не научит. Другой проиграл бы — и привет, будьте здоровы. Другой бы и не сел вовсе играть, когда дома жена и ребенок. А ему, видите ли, неловко отказаться. А теперь вот такому человеку испортил настроение.