Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

Снова срываюсь на крик. Снова слова, слова. Что-то во мне умерло. То, что писало. Что творило. Фантазировало. Когда слова были не словами, а маленькими молниями, которые выбрасывали озон, без которого нет духовной жизни. Во Мрине, когда я писал свои первые новеллки, поздними вечерами и утром, перед работой, в редакционной комнатенке, за столом, приткнувшимся к столбу, который поддерживал горбатый потолок, все это было. Бежал завтракать в «Молочную», улицы, залитые солнцем, радость творчества, и рысью — в редакцию, чтобы с головой уйти в дела, швыряю тетрадь на роскошный персидский ковер, покрывающий пол моего кабинета, топчу ее ногами, падаю вниз лицом на тахту с мягчайшим кипрским покрывалом, из чистой шерсти, кусаю декоративную подушечку (за все это так дорого заплачено — жизнью!), бьюсь головой о стену, истерия, но и на стене — ковер, боли не чувствую, мягкое, уютное гнездышко, старался, чтоб не хуже, чем у людей, даже лучше; начать бы все сначала, но — поздно, все мертво, я убийца, насильник Музы своей, Музы, воспетой поэтами, которых давно нет, и вот пишу, чтоб никого не задеть, ничего не сказать, а сказать дано только знающим, только испытавшим боль, а что знаю я и о чем болит душа моя? А если нельзя начать все сначала, то придется удовлетвориться сущим, ничего уже не изменишь, поздно, у тебя есть компенсация за бессмертие — эта вот машина и все, чего может пожелать смертный, я тоже — смертный, как все, ну пусть немножечко лучше, удачливее, я писатель, еду на свою премьеру, и не надо истерик, у меня все великолепно, впереди — парад, апофеоз, триумф Ярослава Петруни во граде его юности Мрине…

«Болеро» Равеля, бодрые, победные, все нарастающие ритмы, их он переписал с пластинки на кассету магнитофона, прекрасно монтируется с золотыми луковицами мринских соборов, и солнечным днем, и предчувствием праздника. Только так должен въезжать во Мрин Ярослав Петруня, автор пьесы «Земные радости», о чем извещают афиши с портретами автора, Бермут позаботился, афиши с портретом он обещал еще в тот вечер, когда впервые позвонил и предложил свои услуги. Интересно, узнают ли его бывшие одноклассники, он не очень изменился, выглядит достаточно молодо. Вот такие дела…

Суета, конечно, приступ тщеславия. Но притормаживал у каждого рекламного щита, а на фасаде областного театра с радостным чувством зафиксировал глазами красную ленту с аршинными белыми буквами: «ЯРОСЛАВ ПЕТРУНЯ. «ЗЕМНЫЕ РАДОСТИ». Бермут предлагал организовать торжественную встречу драматурга на ступенях театра, с хлебом-солью, как увертюру к вечерним торжествам, он скромно отказался, а смотрелось бы неплохо, большая, всегда людная площадь — и коротенькое представление, интермедия на гранитном постаменте. А там — весь город. Только вот портрет на афише неудачный: кривая, хитроватая ухмылка, ростовщик, перекупщик какой-то, а не писатель. Виноват фотограф — лицо Ярослава Петруни может быть умным, значительным, хорошо смотрится в президиумах, жаль — редко приглашают. А может, фотограф — гений и схватил его истинную сущность? Жизнь человеческая — спектакль. Ему выпало играть роль писателя. Могла быть и менее интересная роль. Если идея древних о переселении душ не столь фантастична, как кажется нам в рациональном двадцатом веке, то после смерти мы элементарно меняемся ролями, смерть — лишь переодевание за кулисами театра. В этой жизни я играю роль Принца, в следующей, возможно, достанется роль Золушки, которая мечтает стать принцессой. А если бы не мечтала, то никогда бы не стала ею. Бермут в рецензиях на спектакль, которые за него надо переписать, чтоб звучало по-человечески, нацарапал, что «Земные радости» — первая пьеса Ярослава Петруни. Но первую пьесу он написал еще во Мрине. Уже и позабыл, как называлась. Но в интервью с местными корреспондентами можно вспомнить, где и как начинался драматург Ярослав Петруня. Подсказать Бермуту, чтобы организовал интервью. В конце концов, что здесь плохого — иметь собственного литературного агента, пусть даже такого, как Бермут, это наш провинциализм в нас откликается. Так вот, он написал первую пьесу еще во Мрине, в том самом жалком редакционном кабинете со столбом посредине, поддерживающим потолок, в окна заглядывала сирень, Ярослав ночами кружил вокруг столба и вслух читал диалоги, каждая фраза звучала как музыка, какое банальное сравнение для ныне известного, талантливого и т. д. Понес пьесу режиссеру местного театра, тогда еще театр был в старом помещении, новое только строилось. Режиссер взял рукопись и попросил зайти через неделю. Через неделю Ярослав снова сидел в приемной режиссера и безудержно фантазировал: вот пьесу с огромным, неслыханным успехом ставят во Мрине, аншлаги в других городах, от режиссеров нет отбоя, спектакли с колоссальным успехом идут по всей Украине, по всему Союзу, гонорары, гонорары, гонорары, на все эти гонорары он построит асфальтовую дорогу из Мрина до Пакуля, чтобы машины не тонули в грязи, благодарные земляки… Режиссер — до сего времени в памяти черная борода с бакенбардами, словно траурная рамка вокруг лица, и дымчатые очки — не оставил от пьесы живого места. А в редакции сплетничали, что Петруня за свою бездарную пьесу требовал от театра пятнадцать тысяч. За его спиной хихикали, газетчики, особенно в провинции, недолюбливают коллег, которые лезут в писатели.