Роман Сенчин - Елтышевы

Но только вышла из автобуса в деревне, настроение стало портиться: сонные люди, темные кривые избы, обшелушившаяся зеленая краска на стене магазина, грязные уродливые дворняги, никого не охраняющие, неизвестно зачем живущие…

Дома было темно, душно, холодно. На столе – завал грязной посуды.

– Коль, Тём, – позвала с порога Валентина Викторовна.

Из комнаты послышался жалобный, хриплый стон, там шевелились, что-то упало стеклянное, но, слава богу, не разбилось.

– Да что такое?! Николай!

Таким мужа она не видела. Конечно, случалось, крепко он выпивал, и ноги заплетались, голова клонилась, но чтоб до такой степени… До такого за один пьяный вечер не дойти.

Николай сидел на диване, покачиваясь, стиснув в руках голову, постанывая, что-то мыча. Волосы спутаны, на лице густая седоватая щетина, весь дрожит, коробится… Понимая, что сейчас стыдить, упрекать бесполезно, Валентина Викторовна вышла на кухню. Медленно, будто боясь сесть мимо, опустилась на табуретку. Посидела, огляделась, поняла, что сидит на том же месте, где обычно проводила дни тетка. Вскочила, пересела.

Не пьяно, а как-то обессиленно покачиваясь, вошел Николай, наклонился к буфету, достал бутылку, зубами выдернул пластмассовую пробку, булькнул в кружку. Не выпуская бутылки из правой руки, схватил левой кружку и выпил. Громко выдохнул. Постоял. Поставил бутылку на стол. Глотнул из ковшика воды. Упал на кровать, но тут же выровнял тело, отвалился к стене.

– Где Артем? – стараясь говорить спокойно, спросила Валентина Викторовна; задала вопрос не для того, чтобы действительно узнать о сыне, но чтобы не молчать, – молчать было страшно.

– Он?.. – Муж прокашлялся. – Он опять с этой. Четвертый день не является. Только ты уехала… Устроил тут…

Николай поднялся, взял бутылку.

– Налей мне тоже, – сказала Валентина Викторовна. Вспомнила слова Дениса и мысленно оправдалась: «А что делать? Вот что сейчас делать?»

– Он с ней, оказывается, и не развелся до сих пор, – отдышавшись после спирта, сказал Николай. – Говорил, а оказалось…

– Может быть, все-таки наладится у них?

– Да кого наладится-то! Что ты мне?! – Глаза Николая округлились, побелели, и Валентина Викторовна готова была ответить криком, но пока сдерживалась, слушала. – Ты что, Валь, не понимаешь совсем? Он же специально так! Как весна, так что-то придумывает. То свадьбу ему подавай, то вот… Сходится – расходится, вообще уезжает. Что, мне дом этот надо? А?! Ему же… Мне и здесь умереть нормально.

Но, видимо, вспомнив, что говорит это в двадцатый, наверное, раз, Николай замолчал. Обхватил ладонью бутылку.

– Не надо, может, Коль, – мягко попросила Валентина Викторовна. – И Денис просил не очень чтоб… Ведь скоро он приедет уже. Поможет.

– Поможет… Не думаю. – Муж плеснул в стопки, но совсем понемногу. – Такие… Как ему здесь после всего? Не будет он… Поживет месячишко, откормится и… Ты думаешь, человек, пять лет отсидевший, будет в деревне торчать?

– Но он говорит…

– Мало что он сейчас говорит. Сейчас, там, он что угодно может говорить. Пойми…

– Ничего я понимать не хочу! – перебила Валентина Викторовна. – Я хочу одно только знать – когда вы, мужики, устроите здесь человеческую жизнь? Третий год пошел. Два лета!

Она очень ослабела за эти несколько минут здесь, но одновременно и взбудоражилась после выпитого, услышанного. И теперь говорила, говорила, сыпала обидными словами на мужа, на сыновей, каждый из которых ее подвел и которые, казалось ей, сидели где-то здесь. Трусливо прятались.

Весна получилась дружной и ранней. Уже в середине марта снег сошел; люди боялись морозов, те, кто имел викторию, плодовые саженцы, накрывали их соломой, сосновым лапником. Но больших морозов не было – дни и ночи стояли парн ы е, живительные. Удивительно рано полезла трава. Правда, распахивать огороды всё не решались, и хоть земля высыхала, люди, будто уговаривая себя, бормотали: «Вернется еще зима, верне-ется».

Елтышевы не могли выйти из тяжелой апатии. Рассада на подоконниках душила друг друга, но разреживать ее у Валентины Викторовны не было сил, даже простейшую еду готовить заставляла себя; Николай, как и зимой, сидел у печки, курил, все о чем-то думал и думал, чего-то, казалось, ждал; время от времени наливал стопку спирта и глотал.

В начале марта привезли заказанную еще осенью железную печку для бани, и, как втащили, так она и стояла у крыльца – устанавливать ее Николай не торопился, да и Валентине Викторовне было как-то все равно. Мылись редко – раза два в месяц – и то кое-как, безо всякого удовольствия.