Роман Сенчин - Елтышевы

Николай вернулся минут через сорок. Громко сопя, разделся, вынул из кармана бутылку спирта и банку сайры. Выставил на центр стола, потер руки.

– Давай, что ли, пропустим на сон грядущий. Соленья там есть у нас? Или давай я в подпол слажу.

Удивляясь его не то чтобы веселому, а подчеркнуто хозяйскому какому-то тону, Валентина Викторовна открыла холодильник:

– Огурцы есть. Капуста… Тетку-то проводил?

– Угу.

– Вот куда она на ночь глядя? Беда с ней.

– Ладно, пуска-ай. – Николай закурил, и не как обычно, у печки, а за столом. – Недолго ей уже. Потерпим. Доставай там все что есть. Аппетит разыгрался. От мороза, что ли. А снег, кстати, вали-ит!..

Хорошо они посидели вдвоем. Может, за минувший год и не сидели так, отдыхая душевно; и воспоминания на этот раз не ранили, а наоборот – помогали, давали поддержку.

Когда Валентина Викторовна взглянула на часы, было уже начало одиннадцатого.

– Тетка-то до сих пор… – забеспокоилась. – Неужели случилось что? Может, выйдем встретим?

– Сиди. – Николай доразлил спирт, получилось почти по полной стопке. – Придет, куда она денется? В крайнем случае, прибегут… Давай, Валь, за то, чтобы все у нас наладилось. Постепенно, медленно, конечно, но сдвигается. – Чокнулись.

…Опьянение ударило неожиданно, стоило только приподняться. Валентина Викторовна, стыдясь себя такой, тихо посмеиваясь, с трудом добралась до дивана и, не раздеваясь, легла. Тут же рядом оказался муж, обнял, потянул к себе.

– Все хорошо будет, – мягко шептал, – все хорошо…

Первые дни после того, как из роддома забрали ребенка, оставили у Артема странное ощущение: вроде и суета, постоянное напряжение, вскакивание по ночам при первом же писке или, наоборот, потому, что дыхания не слышно… Да, вроде бы тяжело до предела, но тяжесть эта как-то легко переносилась. Наверное, потому, что это было новое состояние, новая тяжесть.

Правда, сил у Артема хватило ненадолго – через пару недель стал валиться на кровать при первой же возможности. Днем уходил во времянку, закутывался в тряпье и засыпал, и даже угроза замерзнуть не останавливала. «Замерзну, и черт с ним», – шептал с обидой, прикрывал рукавами свитера нос…

Замерзнуть не давали – постоянно находились дела, его тормошили, давали поручения, иногда сердились:

– Ну, что ты вареный такой?! Ребенок заботы требует. Твой ведь ребенок, или как?!

Артем вздыхал, тер глаза и – «ради ребенка» – шел за водой, развешивал постиранное белье, тащил в дом дрова, чистил снег во дворе.

Когда приходили родители и начинали радоваться «Родиончику», Артем раздражался, чего-то стыдился – может, и ревновал… К младенцу сам он не чувствовал ничего, кроме брезгливости и осторожности; когда по вечерам жена с тещей начинали делать ему массаж, отворачивался, в животе клокотала тошнота.

– Чего кривишься? – ободрял Георгий Степанович. – Сам таким же был. Хе-хе. Похож. Вылитый Артемка.

Это настойчивое напоминание, что ребенок именно его, провоцировало на подозрения. Да, в те недели, когда Валя забеременела, они чуть ли не каждый вечер были близки, но большую часть суток друг друга не видели. Он-то ладно, а она – и парни говорили, и бабка Татьяна – гуляла еще как. Может, и в те недели гуляла. Днем с кем-нибудь из местных, а вечером – с ним… И как они определяют, на кого ребенок похож, на кого не похож? Лицо сморщенное, красное, ни носа толком не видно, ни губ, ни подбородка; туловище напоминает какую-то личинку, ножки и ручки словно связки сарделек. Между ножек крошечный штырек. Глаза угрюмые, внимательные, но взгляд странный, зрачки разъезжаются в разные стороны.

– Валь, – как-то не выдержал Артем, – он что, косой, что ли?

– Сам ты косой! Это у многих новорожденных так. Понял? Косой… Не смей так говорить. Понятно?

– Понятно.

Больше всего и изумляла, и задевала Артема грубость жены. Почти каждый его вопрос вызывал такую реакцию. Не разговаривала, а ошпаривала словами. Близости у них давно не было. Да и Артему уже не хотелось. Ничего не хотелось, кроме одиночества.

Спали в одной комнате с Родиком. За тонкой стеной храпели-сопели родители Вали, на кухонной лежанке мучилась бессонницей старуха, тещина мать. Когда даже случайно Артем ночью прикасался к жене, она испуганно-сердито шипела:

– Ты что?! Ребенка разбудишь мне. Потом, в субботу, в баню пойдем…

«Ну вот, сделал мавр свое дело, – в который раз думал Артем, – пупса долгожданного произвел, и можно посылать».