Финн - Здравствуйте, мистер Бог, это Анна

Я почувствовал себя непрошеным гостем и потому ушел в кухню и крепко выругался. Любопытный факт — со времени появления у нас Анны я стал ругаться более-менее регулярно. Должен был быть какой-то выход, но я его в упор не видел. Я выхватил изо рта сигарету. Она успела прилипнуть к губе, и я едва не оторвал здоровенный кусман кожи вместе с ней. Это заставило меня выругаться еще крепче, но никакого облегчения это не принесло.

Не знаю, сколько я там сидел. Возможно, целую вечность. Воображение услужливо продолжало рисовать мне всякие ужасы, я не выдержал и снова вышел в сад. В руках у меня уже был пулемет, и я готов был выкосить напрочь всех, кто посмел причинить моей Анне такую боль. Донельзя смущенный собственными жестокими фантазиями, я вышел во дворик, трясясь от страха, что Анна каким-то невероятным образом может угадать мои мысли.

Она сидела на стене сада с Босси на коленях. Когда я подошел, она улыбнулась — не той полнокровной улыбкой от уха до уха, к которой я привык, — но и этого мне хватило, чтобы решительно захлопнуть дверь, прищемив нос внезапно разыгравшейся склонности к насилию.

Я вернулся в кухню и поставил чайник. Вскоре мы уже оба сидели на стене и попивали какао. В голове у меня бурлили вопросы, которые так хотелось ей задать, но я умудрился этого не сделать. Мне хотелось быть уверенным, что с ней все в порядке, но такой уверенности мне никто дать не мог. С ней вовсе не было все в порядке. Я знал, что ужас войны проник глубоко ей в сердце. Нет, все было далеко не в порядке, но она справлялась, и справлялась на удивление хорошо. Для Анны надвигавшаяся война была глубокой личной болью. Суетился и тревожился как раз я.

Позже вечером, когда Анна уже была готова ложиться спать, я предложил ей лечь со мной, если она хочет. Мне хотелось как-то защитить и утешить ее. Боже ты мой, как же легко обмануть себя! Как легко спрятать от себя свой страх, притворившись, что это не ты, а кто-то другой испытывает его! Я знал, что беспокоюсь за нее, что понимаю ее боль и что готов на все, чтобы только как-то ее утешить. Только далеко за полночь я осознал, как же отчаянно мне надо было знать, что с ней все хорошо, и как ее неизменное здравомыслие защищало мой собственный рассудок. Ей было мало лет, но и тогда, и сейчас я вижу ее как самое рассудительное и прямодушное создание, которому совершенно неведома наша общая беда под названием «каша в голове». Ее способность отсекать излишки информации, избавляться от ненужных и бесполезных украшательств и вгрызаться прямо в суть вещей казалась мне поистине магической.

«Финн, я тебя люблю». Когда Анна произносила эти слова, каждое из них просто взрывалось от полноты приданного им смысла. Еe «я» было абсолютным. Чем бы это «я» ни было само по себе, для Анны оно было под завязку начинено чистым бытием. Ее «я» походило на свет, который не рассеивается: беспримесное и изваянное из одного цельного куска. «Люблю» в ее устах было лишено всякой сентиментальности и слезливой нежности; оно пробуждало, оно ободряло и вселяло храбрость. Любить для Анны — означало узнать в другом создание, идущее нелегким путем к совершенству. Другого она видела во всех его ипостасях сразу, и другого нужно было познать, испытать на собственном опыте, увидеть в нем «ты», со всей чистотой и определенностью, без прикрас и утаек, — прекрасное и пугающее «ты». Я всегда думал, что только мистер Бог способен видеть нас так ясно и с такой полнотой, но ведь все Аннины усилия и так были направлены на то, чтобы быть, как мистер Бог, так что, может быть, если как следует постараешься, все непременно получится.

В общем и целом я полагал, что могу понять ее отношение к мистеру Богу, но был в нем один момент, на котором я неизменно и благополучно застревал. Быть может, все дело в том, что «Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Мф. 11:25). Как это ей удалось, не имею ни малейшего понятия, но, похоже, она каким-то невероятным образом разобрала по камушку стены господнего величия, сняла окалину его внушающей трепет природы и оказалась на той ее стороне. Мистер Бог был «дорогой». Мистер Бог был забавный, его можно было любить. Мистер Бог был для Анны простым и честным, и постижение его природы не составляло для нее никакой проблемы. Тот факт, что он мог как следует стукнуть гаечным ключом по голове, не имел никакого отношения к делу. Мистер Бог был волен поступать, как ему вздумается, тем более что все это делалось ради какой-то доброй цели. Даже если мы были и не в силах эту цель ни понять, ни принять.