Финн: Дневник Анны

В книге «Здравствуйте, мистер Бог, это Анна» Финн рассказал о своей дружбе с этой удивительной девочкой, а также о ее взаимоотношениях с мистером Богом и со всем окружающим миром. С тех пор эта полная вневременных истин история продолжает жить в умах и сердцах бесчисленных читателей по всему миру. Но Анна умерла, и от нее осталось очень мало — только воспоминания близких и несколько фрагментов ее собственных рукописей. В «Дневнике Анны» Финн решил поделиться с нами этими сокровищами.

Отношения Анны с орфографией и знаками препинания были похожи на нее саму — такие же неповторимые и искрометные. Кое-где нам пришлось их чуть-чуть изменить — просто для того, чтобы было понятнее, но это нисколько не повлияло на оригинальный букет и аромат Анниного языка.

Издатели

Я уже рассказал историю Анны в книге «Здравствуйте, мистер Бог, это Анна». Так оно все и было. Мы с Анной нашли друг друга одной из тех густых, будто гороховый суп, туманных ноябрьских ночей, какие бывают только в Лондоне. Не могу вспомнить точную дату, но, по всей вероятности, это был 1935 год. Тогда я почти каждую ночь бродил в районе доков, что в Восточном Лондоне. Это прекрасное тихое место, где можно было спокойно подумать, а такое настроение случалось у меня довольно часто.

Ребенок, шатающийся по улицам в такой поздний час, ничего необычного собой не представлял — в 1930-х годах это было в порядке вещей. Как следует разглядеть ее мне удалось только дома, когда она хорошенько вымыла лицо и руки: передо мной предстала прехорошенькая маленькая девочка с рыжими волосами. Однако, как она потом мне объяснила, «это все было снаружи». Чтобы хорошенько узнать ее изнутри, как она того хотела и требовала, мне понадобилось довольно много времени.

Несколько кратких лет Анниной жизни были окрашены прежде всего неутомимыми поисками красоты. Поначалу довольно странно слышать, что картина хорошо пахнет, но вскоре я к этому привык. Все, что доставляло удовольствие всем чувствам сразу, для Анны было Богом! А при помощи микроскопа его можно было отлично разглядеть.

Анна умудрялась найти Бога в самых неожиданных местах — в трамвайных билетах, в траве, в математике и даже в грязи на руках… И кому только пришло в голову, что их нужно мыть!

Все, что соответствовало Анниным представлениям о красоте, должно было тщательно сохраняться, записываться (с помощью того, кто умел это делать) и складироваться в одной из ее многочисленных обувных коробок. Время от времени эти коробки водружались на кухонный стол, а их содержимое подвергалось тщательному пересмотру и сортировке.

Откуда она взяла саму идею красоты, я понятия не имею. В те годы лондонский Ист-Энд казался большинству людей грязным и довольно мрачным местом, но для Анны он был великолепен. Большая часть сил у нее уходила как раз на то, чтобы превращать гадкое в прекрасное. Очень часто для этого требовалось придумать совершенно новый расклад, в котором такое превращение становилось возможным.

По-настоящему нас сплотила именно красота. Меня всегда зачаровывала математика. На самом деле я бы охотно променял сон или даже обед на парочку уравнений. Старый Джон Ди, который семь лет преподавал у нас математику, как-то дал моей страсти отличное определение. Он назвал ее «погоней за чистой красотой». Словосочетание мне понравилось, но его подлинный смысл дошел до меня только после того, как в моей жизни появилась Анна. Более того, для этого ей понадобилось прожить у нас два года. Как-то раз мы с ней сидели на кухне за столом. Я сражался с обратной дробью от семнадцати, то есть с проблемой, как поделить единицу на семнадцать, что, в свою очередь, должно было дать мне другое число, за которым я, собственно, и охотился.

Чуть погодя Анну угораздило спросить, что получится, если единицу разделить на результат? Мы по уши закопались в новое уравнение, и — подумать только — ответом оказалось семнадцать! С тех пор по вечерам мы часто усаживались за кухонный стол, Анна подбирала под себя ноги и упирала подбородок в ладошки, и мы принимались за свои «разработки».

Как-то раз, после того как мы исписали кучу бумажек, она вдруг выдала: «Это все такие красивые идеи!» Тогда я не вполне врубился в смысл сказанного ею, но зато теперь могу сказать, что вполне согласен с Харди, который считал, что «в мире просто нет места для некрасивой математики». [1] Г. X. Харди (1877–1947) — британский математик. — Здесь и далее примеч. перев.