Маша Трауб - Плохая мать

– Так же как раньше. Вы забудете ее быстрее, чем кажется. И еще женитесь, – сказала моя мама.

– Больше никогда! После двух покойниц...

– Угу...

Олег Иванович, как и предсказывала мама, быстро нашел свой идеал женщины. Точнее, она его нашла – соседка. Помогала с похоронами, потом заходила – «подкармливала», да так и осталась. Правда, жениться он не спешил. Глядя на свою спутницу жизни, которая за обсыпанным мукой столом лепила пельмени или резала куриную грудку на оливье, он вспоминал халат, в котором отравилась первая жена, и юбку, в которой лежала на асфальте Ирина Валерьевна. Рисунок на халате помнил, помнил, что на груди был распахнут, что юбка задралась, а вот лиц женщин вспомнить не мог...

Мама каждый день считала, сколько еще ей нужно пробыть в этом Богом забытом городе, чтобы обеспечить нам достойную жизнь в столице.

Аня, Ирина Валерьевна... Вернулись мы из-за меня. Я – семиклассница – ругалась матом, знала тюремный сленг, неплохо «читала» наколки и регулярно задерживалась на школьном дворе, где проходили драки – дрались кусками арматуры.

Что стало последней каплей? Я думаю то, что мама увидела мою расческу – я теряла волосы клочьями. А однажды утром у меня «посыпались» зубы. Хотя нет, не это... Врач сказала, что если я еще раз замерзну, у меня может не быть детей.

Мы приехали домой. Уже насовсем. В Москву.

– Вот моя деревня... пахнет сеном и говном... – говорила мама каждый раз, когда мы заезжали на такси в наш район.

Спали на раскладушках, без белья.

– Завтра мы все купим новое и красивое, – говорила мама, – все, что захочешь.

Мама успела купить кровать в мою комнату, новую школьную форму и торшер. На следующий день случилась денежная реформа – мамины перевязанные медицинскими черными резинками пятидесяти– и сторублевки превратились в... ничто.

Она сидела на полу, дергала нитку выключателя нового торшера и смотрела в стену. Несколько лет жизни, здоровья... все было зря...

– Мамочка, не плачь, я же с тобой, – говорила я и гладила маму по голове.

– Я не плачу, – отвечала она, – мне нельзя. Не остановлюсь.

Она действительно не плакала. Плакала я. За нее и вместо нее.

Не помню, что было дальше, – пробел в воспоминаниях. Но каким-то образом мы очутились на пароходе и плыли на Валаам. С нами был старый мамин друг дядя Леша с женой тетей Мариной.

Мама ненавидит реки. Она любит море. Она сидела в шезлонге на верхней палубе и молчала – впала в ступор. Дядя Леша не просыхал. Тетю Марину безостановочно рвало. Мы останавливались в каких-то городах, пассажиры сходили с парохода, гуляли. Все, кроме мамы, дяди Леши и тети Марины. Я тоже уходила гулять, правда, этого никто не замечал.

– Ой, смотри, Машка на берегу, – опознал меня дядя Леша, выйдя «подышать» на палубу.

– Хватит пить, – ответила моя мама, – Машка в каюте, мы плывем.

– Как скажешь, – согласился дядя Леша.

Мы продолжали плыть. Было уже прохладно. Мама окончательно поселилась на верхней палубе, тупо глядя на берег. Дядя Леша продолжал пить. Тетя Марина в редкие минуты облегчения спрашивала, что я ем, что читаю, что мы уже проплыли и сколько нам еще осталось и что вообще происходит в мире.

– Мамочка, тебе плохо? – поднималась я на палубу и садилась рядом с мамой.

– Плохо, – соглашалась она. – Как там тетя Марина?

– Блюет.

– А дядя Леша?

– Пьет.

– Ты ела?

– Да.

Мама кивала и замолкала. Я уходила. Мне кажется, у нее была такая форма комы – от нервного потрясения. Видимо, дядя Леша с тетей Мариной хотели ей помочь и организовали эту поездку.

Из комы ее мог вывести только еще более сильный стресс. Так и получилось.

Мама сидела на палубе, когда рядом присел взлохмаченный старик с радиоприемником в руках.

– Кошмар, вы представляете, что происходит? – сказал старик. – Вы тут сидите и не знаете, что происходит!

– Александр Маркович?

В тот момент мама решила, что все, «досиделась» – что она умерла и попала или в ад, или в рай. В то место, где ее встретил Александр Маркович. Сидящий рядом старик был как две капли воды похож на бабушкиного друга, Гошиного отца.

– Почему Маркович? – удивился старик. – Семенович. А вы, милочка?

– Ольга...

– Ольгуша, у вас уши молодые, послушайте, никак не могу настроить, – сказал старик, придвигая к маминому уху приемник.

– Ольгуша... – эхом повторила мама. Так ее называл Александр Маркович.

– Ну что? Что там? – потряс ее старик.

– Что? – очнулась мама.

– Слышите? Давайте, быстро говорите, – велел он.