Маша Трауб: Плохая мать

– Пойдем, пойдем, – уводила ее Варжетхан.

– Где мой сын? Ольга, скажи, где он? Почему ты молчишь? Ольга!

Бабушка провела у Варжетхан три дня. Гадалка заваривала травы, читала молитвы, бросала бобы. Подходила, поила подругу отварами, кормила с ложки. Бабушка лежала в той же позе, в какой ее положили в тот вечер. Лежала и молчала.

– Все, вставай, – подошла к ней Варжетхан на третий день.

– Не хочу, – ответила бабушка.

– Кто тебя спрашивает – хочу, не хочу. Вставай. У тебя есть дочь, внучка будет. Вставай.

– Какая внучка?

– Мария, Ольга в твою честь назовет.

– Что ты говоришь? Кто Ольгу замуж возьмет? Не морочь мне голову.

– Я гадалка, ты что, забыла?

– Какая ты гадалка? Ты просто очень давно живешь на этой земле.

– Вот поэтому я тебе говорю – у тебя будет внучка, которую Ольга назовет в честь тебя. И не спорь со мной. Все, иди.

– Я не хочу. Можно, я у тебя еще побуду? И дай мне тот отвар, от которого я засыпаю.

– Нельзя больше. Хватит. Иди, – сказала Варжетхан и вывела бабушку во двор.

– Почему ты меня не предупредила про Костика? – обернулась бабушка. – Ты ведь знала, чувствовала. Почему не сказала?

Варжетхан махнула рукой и начала шептать молитву по-осетински.

Бабушка тогда не поседела – поседела она еще на войне, а облысела. Волосы выпадали клочьями.

Сохранилась фотография – мужчины пытаются закрыть гроб, бабушка не отпускает тело сына из рук, а мама тянет бабушку за руки назад. Бабушка хочет туда, к сыну, крепко обнять и лечь рядом с ним, а моя мама – ее дочь – как будто просит остаться, оттаскивает, прижимает к себе, умоляет жить. Не знаю, чья это была идея – снимать похороны, и почему именно эти фото сохранились, хотя пропали многие другие. Так вот на всех фотографиях бабушка смотрит на покойного сына, а моя мама – на бабушку и ни разу – на брата.

Бабушка тогда перестала работать. Ее больше не звали в дорогу чужие письма. Она ушла в типографию, каждый день приходила туда рано утром, в горячий набор, – сидела и смотрела, как машины укладывают на бумагу буквы. Бум-тудум. Бумтудум. Под эти звуки ей лучше вспоминалось – как Костик упал с велосипеда, а потом еще раз, и на коленке остался шрам. Как Костик ложился спать с грязными ногами, как он пил какао и не вытирал «усы», а облизывал языком, а она ругалась...

Мама готовила, убирала, полола грядки, собирала черешню и возила продавать на рынок и работала вместо бабушки. Ездила и писала репортажи. Правда, выбирала соседние села, чтобы мать не заметила. Подписывалась она именем и фамилией матери. Непонятно для чего. В редакции и так все все знали. Героям репортажей было все равно. А бабушка ничего не замечала.

– Мама, так нельзя, – уговаривала мама бабушку.

– Почему именно ты осталась? Не они, а ты... – прошептала бабушка.

А еще через несколько месяцев на почту пришла посылка от сослуживцев Костика. Бабушка о посылке ничего не знала – ей мама не сказала. Врачи тогда сказали, что бабушкино сердце не выдержит еще одного удара.

Все вещи из той посылки много лет хранились у нас дома, где бы этот дом ни находился. Мама таскала их за собой в надежде потерять или забыть. Но они странным образом не терялись и не забывались. До сих пор стоят на полках.

Огромная рогатая раковина. Когда я была маленькая, то прикладывала ее к уху и слушала море. Потом мама сделала из нее пепельницу, а чуть позже использовала как косметичку – хранила в ней золотые сережки и цепочку. Да, еще она служила копилкой для мелочи. Потом мама ее хорошенько отмыла и опять поставила пылиться на полку в шкаф.

А еще был морской дракон. Я его боялась до жути. Это было морское чудовище – правда, не знаю, как оно называется, – с хвостом, раскрытой пастью и острыми зубами. При переездах мама обкладывала его ватой или заворачивала в несколько слоев газеты. Чудище морское благополучно переживало перелеты и продолжало скалиться на новом месте.

Мама меня будит очень рано. На улице еще темно.

– Вставай, в электричке поспишь, – шепчет она.

Я капризничаю. Она не ругается, не сердится, а смотрит на меня так... как будто ей очень больно. Мы выходим из дома, в котором провели ночь. Эту комнатушку с одной продавленной кроватью – спали валетом – нам сдала хозяйка из жалости. С условием, что уедем рано. В ее саду мама срывает яблоко с яблони и протягивает мне. В кармане платья есть еще две баранки, которыми вчера угостила хозяйка. Яблоко и баранки – завтрак и обед.

Я до сих пор в подробностях не знаю, что тогда случилось у мамы. Она работала на торговой базе юристом. Все было хорошо, пока начальника отдела не нашли в кабинете вместо люстры – он повесился на крюке, вмонтированном в потолок. Недостача, ОБХСС.