Арина Веста - Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга

На рассвете причалила лодка к берегу в том месте, где впадала в Енисей широкая тихая Уча. Поднялась Стеша на перевал, и с вогнутой седловины Туркан-горы открылся ей путь в долину.

Далеко в зимней тайге видны черные и белые дымы. Черный, из волчьего помета, жгут тунгусские камы, подавая друг другу важные вести. Белыми и желтыми хвостами вздымаются в небо костры старателей, севших на золотоносных ручьях и протоках. В верховьях Учи вился веселый кудрявый дымок, и сердце толкнуло Стешу к далекому становищу. Час за часом шла она по осенним хлябям, по гнилым таежным болотам; кожаные коты промокли насквозь, и тулупчик оставлял на сучьях клочки рыжей шерсти. Слабела Стеша, и садилась в сырой снег, и тогда дитя давало ей силы и звало вперед, и в ночной тьме вышла она к огню. На берегу Учи, на широкой лесной поляне, раскинулся старательский стан: шалаш и землянка, а вокруг по кругу горели восемь больших костров.

– Стеша! – окликнул ее лесной сумрак голосом Северьяна, и вышел из темной чащи великан в овчинном тулупе, подхватил на руки измученную Стешу и отнес в круг костров.

– Почто так много огней горит? – очнувшись, прошептала Стеша.

– Шатун окаянный бродит, никак отогнать не могу! – певуче, как во сне, ответил Северьян.

– Любый, мой любый, дитя во мне толкается, просится на свет, – прошептала Стеша.

– Потерпи, милая, вместе сродим! Вот только дров в костры подброшу!

Кусая губы, слушала Стеша медленный ход младенца, она дышала ровно и без жадности, а рядом, незримая для Северьяна, стучала в бубен Шаманка, подсказывала спасительный ритм ее сердцу и дыханию. Над выгнутой спиной Туркана плыла высокая зимняя луна, и ночное небо вдруг уронило из непомерных своих очей яркую звезду-слезинку, и вышел из лона матери светлый, как месяц, младенец. Молчало дивное дитя, только шевелило беленькими ручками и ножками. А звезды все падали с неба, сыпались в тишине горние светочи, и открылся над таежной чашей зимний звездопад.

– Дочка, доченька моя, – прошептал Северьян. – Почто не кричишь?

И тогда слабым голоском пролепетала новорожденная несколько слов незнакомых и чудных – ангельского, должно быть, языка. Северьян на топорище перерезал пуповину и скрутил скважинку суровой ниткой. После бережно омыл дитя теплой талой водой и завернул в свою свадебную рубаху.

Приникло дитя к Стешиной груди, взяло губками материнскую святую чашу и приняло мощь земную и бессмертную Родову душу из млечного ковша.

Захрустели в чащобе сучья под тяжелыми слепыми шагами, растворились дебри лесные, и вышел из тьмы на свет человек в солдатской шинели. Тихо вскрикнула Стеша и, вздрогнув, прикрыла ребенка краем шубы, и пролилось молоко на стылую землю. Живые капли скользнули сквозь болотные мхи и вечную мерзлоту, и проточили теплые ходы в тысячелетних льдах, и достигли сердца земного, горячих материнских лав.

– Горя, сын? – опешил Северьян.

– Не сын я тебе, а ты мне не отец! – прохрипел мертвец и дуло черное, ружейное направил в грудь Северьяна.

Вздрогнул от выстрела Северьян, пятерней зажал рану на груди, но сквозь ладонь пролилась на снег рдяная брусника.

– Уйди, провались в черную прорву! Богом заклинаю… уйди! – крикнула Стеша.

– Дай млека земного отведать – и уйду… Навеки уйду! – пообещал мертвец.

И свершилось по слову Черного Кама: шагнул костяной призрак к Стеше и припал к ее нетронутой груди. Смертный холод проник в живую плоть от мертвых губ, но сердце святое, материнское, в эту минуту пожалело и простило Горю, брызнули из глаз мертвеца гнойные слезы, и рассыпался кромешник ворохом истлевших костей.

Роняя кровь, доползла Стеша до притока Учи, одной рукой волоча Северьянов тулуп со спеленатым младенцем: романовская овчина тем знаменита, что в воде не мокнет, упасет звездочку от стылых осенних вод. На волне овчина высоко вздулась и приподняла ребенка. Ласково баюкали ладони Учи новорожденную, качали колыбель из золотого руна и уносили вниз по течению.

Едва хватило Стешиных сил вернуться обратно, к догоревшему костру. Слабеющей ладонью провела она по лицу Северьяна, навсегда закрывая любимые очи, и обняла его, мертвого.

– Любый мой, любый, – прошептала она. – Никогда я больше тебя не покину, рядом буду…

Отвернула Стеша лицо от огня и глаза уже больше не закрывала: вышла душа из измученного тела. Так они, обнявшись, до весны и лежали. Медведь-шатун не тронул их тел, и лесное зверье обошло стороной круг из восьми остывших костров. Сошел снег, и там, где пролились на землю млечные капли, высыпали на белый свет таежные колокольцы, безымянные цветы.