Алла Шильман - Может быть

Чтобы никто ни о чем не догадался, орал на полную громкость включенный телевизор, а роженица со всех сил сжимала зубами свернутую в плотный валик тряпку. Что поделаешь – конспирация.

Несмотря на опасения (вполне обоснованные, кстати сказать, учитывая возраст и состояние здоровья роженицы), роды прошли нормально. Не успела закончиться гроза, как в тесной квартирке раздался крик младенца, хотя криком его было достаточно тяжело называть – скорее писк. Мальчик, о которого Евгения Николаевна отчего-то очень захотела назвать Григорием, наконец-то появился на свет. «Если бы это был мой сын», – подумала было она, но тут же одернула себя. Нечего сантименты разводить, не то время, да и не то место. Евгения Николаевна напомнила себе, что даже если она и родила мальчика, это уже ничего не значило – это был не ее ребенок. И не нужно было к нему привыкать.

А потенциальный Григорий, сперва зевнул, потом зажмурился, потом нашел ртом заботливо припасенную Анной Семеновной соску, сначала сладко зачмокал, а потом, вероятно, устав от жизни, отвернул свою маленькую, сплющенную красную мордочку, уткнул ее в край старого одеяла, в которое его заботливо завернула потенциальная бабушка, и уснул.

Катька родилась совсем неожиданно для матери. То есть абсолютно неожиданно. Такого поворота не ожидали ни Евгения Николаевна, так и не удосужившаяся ни разу сходить к врачу за всю беременность, ни, тем более, Александра Васильевна, которая вообще как будто на время забыла, что у людей могут рождаться двойни. Анна Семеновна, будучи опытным врачом, подобный поворот предвидела, но не была уверена. Уж слишком много мелких конечностей, подумалось ей, когда она прощупывала живот Евгении Николаевны. Впрочем, чтобы не пугать лишний раз роженицу, свои мысли она оставила при себе.

Катька, как бы усовестившись того, что она вообще решила родиться в этот раз, особых беспокойств Евгении Николаевне не доставила. Она родилась быстро и правильно. Сразу закричала и, как показалось Евгении Николаевне, по-особому, как будто понимая все, посмотрела на мать своими мутно-серыми младенческими припухшими глазками.

– Катерина, – подумала было Евгения Николаевна, но тут же одернула себя. Как и к Гришке, к девочке она не собиралась испытывать никаких материнских чувств. Одолжение, оказываемое Анной Семеновной, становилось все более и более неоценимым. На миг мелькнул страх, что они ведь договаривались на одного ребенка. В глазах Евгении Николаевны стоял немой вопрос, который она все никак не решалась задать.

– Не волнуйся, деточка, – успокоила ее Анна Семеновна, – Бог послал нам двух деточек, значит, и радость у нас будет двойная. Не переживай, обоих заберу, обоих пристрою. Люди только рады будут.

Александра Васильевна, очень тонко почувствовавшая контекст вопроса про «двойную радость», извинившись, побежала к соседям занимать денег, чтобы удвоить сумму вознаграждения, обговоренную ранее. Евгения Николаевна, вздохнув, опять почувствовала себя практически счастливой.

Анна Семеновна поздравила с успешными родами, помогла перебраться на специально подготовленную для этого случая кровать за бледно-зеленой повешенной поперек комнаты ширмой, заботливо поправила подушки под головой. Александра Васильевна, суетливо бегала вокруг, предлагая то поесть, то попить, то включить телевизор. Ничего не понадобилось – Анна Сергеевна достала из своего огромного саквояжа какую-то ампулу с прозрачной жидкостью, ловко отломила стеклянный кончик, набрала полный шприц, деловито постучав по нему указательным пальцем, выгоняя одинокие заблудшие пузырьки воздуха. Игла аккуратно и совсем не больно вошла в вену Евгении Николаевны. Последнее, что увидел затуманенный мозг счастливой роженицы – окровавленные руки Анны Семеновны, которые она мыла прямо в жестяном тазу, стоящем на полу возле кровати. Розоватая пена рваными кусками плавала на поверхности воды. Евгения Николаевна погрузилась в сон – в глубокий сон без сновидений, в котором не было ни отсчитывающей купюры «за труды» матери, ни пеленания младенцев разорванной, потемневшей от огромного количества стирок старой простыней, ни укладывание их на дно огромной хозяйственной сумки. А бедные Гришка с Катькой, глядя друг на друга одинаково-серыми младенческими глазами, ничего не понимая в этой жизни, тем не менее, ничего хорошего от нее не ждали.