Денис Драгунский - Плохой мальчик

Удивительно, что через двадцать лет все так ярко, и почему-то с самого утра. А может, не с утра, а может, сейчас вспомнил. Глядя вот на эту лимонного цвета фигулину на стенде. Чем-то похоже на нее, даже интересно.

Был вернисаж, довольно много народу: художники, журналисты и бизнес, наш и ихний. В торце зала был стол с вином и орехами. Крупнотелая заграничная дама налила себе бокал, выпила. Посмотрела на него. Граня улыбнулся, подошел к ней.

– Рита Блауманн, – улыбнулась она в ответ. – Blaumann Formgestaltung.

– Евграф Глебов, журнал «Современный дизайн», – сказал Граня.

– Совсем дурак? – зло сказала она. – В маразме? Водку пьешь?

– Рита? – он даже вздрогнул.

– Хорошо, что мы все-таки увиделись, – сказала она и замолчала.

– Ты-то как? – спросил он через полминуты.

– Замечательно. Двое детей от двух бывших мужей. Этот бизнес мне последний муж отдал. Вернее, половину. Было Blaumann Formgestaltung und Werbung. Теперь у него, значит, Werbung, а у меня Form, так сказать, gestaltung. – Она криво улыбалась, у нее дрожали губы. – Ты меня забыл, да?

– Нет, Рита, я помню, – серьезно сказал Граня.

– Докажи, – сказала она.

– Как?

– Почему я стеснялась снять гольфы? – спросила она бесстыдным шепотом.

– У тебя ногти на ногах были нестриженые, – прошептал Граня. – Мне было хорошо с тобой. Очень хорошо.

– Позвони мне, – сказала она. – Приезжай ко мне в Зальцбург. Просто так, в гости. Я тебе приглашение сделаю. Я скучала, Гранечка. Я правда скучала.

Сунула ему визитку и ушла. У стола стояла большая компания, пили вино, смеялись. Она подошла к ним, стала что-то громко рассказывать.

Через две недели Граня все-таки решился позвонить.

На плохом английском языке его долго спрашивали, кто он и по какому вопросу. Попросили оставить свой номер телефона.

Он оставил.

Был у меня знакомый Тангейзер Борисович; у него мама была костюмерша в Большом театре, она его так назвала в честь одного человека – все равно не догадаетесь, потому что она ему дала свое отчество на всякий случай.

Он был журналист-внештатник, писал на темы культуры. Фрилансер, как сейчас говорят. Кстати, это слово означает вольный копьеносец. Рыцарь младшего звания.

Однажды мне понадобился Тангейзер, не помню зачем. Но помню, как дозванивался целую неделю. Он жил в коммуналке, и я сильно надоел его соседям. По редакциям тоже поискал, но не нашел. И забыл.

Через полгода он звонит мне прямо в дверь. Открываю. Стоит вполне ухоженный, но очень беспокойный.

– Заходи, – говорю. – Что стряслось?

Он рассказал. История, в сущности, обыкновенная, кроме одного: ту женщину звали Венера.

В автобусе познакомились. Красивая, хотя не очень молодая. Он ей что-то заливает, она смеется, а там и до конечной доехали. Давайте, сумку поднесу. Дом у нее на горе. То есть вверх надо идти довольно долго. Потом к ней зашли, ну и всё.

– Ну и всё, – убито повторил он.

– В каком смысле?

– В смысле баба потрясающая. Умереть не встать. Я и не вставал. Не вылезал из койки. Сказка. Небеса. Богиня. Венера, одно слово.

– И чего плохого? – спросил я.

– А того, – заорал Тангейзер, – что я уже забыл дорогу к людям! Забыл, как заметку написать про фестиваль самодеятельности! Забыл, где газета «Труд»!

– Газета «Труд», – говорю, – на Пушкинской площади. Никуда не делась.

– А меня там видеть не хотят, – сказал Тангейзер. – И нигде не хотят. Все на меня жутко обиделись. Нас на бабу променял. Я говорю: всё, ушел я от нее, я теперь снова с вами, ребята! А они не верят. Ладно, я пошел.

Я вышел с ним в прихожую. Там в углу стояла рябиновая трость, с дачи привез, чтобы приделать к ней костяную ручку; мне недавно подарили, старинную такую.

– Вот если посох сей, о грешный мой Тангейзер, листвой зазеленеет, то значит, Бог тебя простил! – театрально продекламировал я.

Но он хлопнул дверью.

Потом я его несколько раз встречал в редакциях. Он сильно обтрепался, от него пахло портвейном. Видно было, что работы у него нет. Все его сторонились, и я тоже, вместе со всеми.

Наконец я раздобыл нужное сверло и хороший клей. Стал приделывать костяную ручку к рябиновой трости. Вижу, она как будто сырая. Повертел ее, а там почки бухнут, листочки лезут. В ноябре! Я тут же набрал его номер. Соседи говорят, что давно ночевать не приходил. Только повесил трубку, тут же звонок: старик, Тангейзера не видел? Во всех редакциях только о нем и спрашивали, а в «Труде» даже в штат хотели взять. Но увы. Я даже подумал, что Бог его простил в печальном смысле: взял к себе.