Денис Драгунский - Плохой мальчик

Котенку понравилось у Саши. Он на второй день приучился ходить в лоток. Умный. За это Саша его назвал Карл Маркс. Или просто Маркс. Хорошее кошачье имя. Мркс-Мркс-Мркс! Котенок сразу стал откликаться, бежал на зов.

– Ах ты Марксюха! – радовался Саша. – Ах ты Марксюня, мой дружок!

Тамаре он не звонил уже недели две, наверное. Она сама ему позвонила.

– А я ремонт закончила, – сказала она. – А мама в Ростов переехала, к Мишке, брату моему.

– Скучаешь, наверное, без мамы? – спросил Саша.

– Ты что, дурак? – крикнула Тамара. – Я же специально ее к Мишке отселила и ремонт сама сделала! Мы же с тобой давно все решили!

Саша вспомнил, что какие-то планы у них были. Жить у Тамары в двухкомнатной, а его однушку сдавать.

– Хорошо, конечно, – сказал Саша. – Приходи, помоги собраться. Только нас двое. Котенок у меня завелся, по имени Маркс. Мой лучший друг.

Он это очень серьезно сказал.

– У меня на кошек аллергия, – сказала она, тоже очень серьезно.

– Аллергия? Ответ один – кларотадин! – засмеялся Саша.

– Какой же ты гад, – сказала она; и короткие гудки.

Саша лег на диван и задумался. Он вообще-то любил Тамару. Он не хотел бросать ее. Но и Маркса бросать тоже не хотел. Маркс устроился у него на груди, смотрел прямо в глаза. Саша не смог бы выгнать Маркса на улицу, ни за что. Но и с любимой женщиной расставаться из-за котенка – тоже какая-то глупость. Все глупо и даже смешно, а выхода нет. У Саши от этих мыслей сильно заболело ниже горла. Он расстегнул рубашку, крестик вывалился наружу. Маркс потрогал его лапой.

Тамара, у которой были ключи, так и нашла их через два часа: Саша лежал, свесив посиневшее лицо, а Маркс играл его крестиком на золотой цепочке.

Она закричала, заплакала и дала Марксу пинка.

Маркс выбежал в открытую дверь. По лестнице вниз. Потом из подъезда. Потом через улицу. Там его задавила машина, за рулем был молодой парень, а рядом девчонка, они даже не заметили, не оглянулись на пыльную бежевую тряпочку на асфальте, в которую превратился котенок Маркс. Машина выехала на перекресток, где ее смял и расплющил танк и тоже не задержался – дивизия имени Каледина выдвигалась в центр города, чтобы расстрелять губернатора и навести порядок. Но федералы послали штурмовую авиацию и с воздуха разнесли их танки, казармы и весь город заодно.

Через пять лет к власти пришли коммунисты. Еще через год новое начальство приехало в те места, в палаточный лагерь, где жили уцелевшие люди.

Было жарко. Пот катился с генерального секретаря, коренастого рыжеватого мужика.

– Принято решение, – сказал генсек. – Всем вам, товарищи, дадут бесплатное благоустроенное жилье. Где? Вот здесь! На месте этого города, разрушенного кровавым антинародным режимом, решено построить новый социалистический город! Краше прежнего! И назвать его именем великого учителя трудящихся всего мира! Марксоград!

Все захлопали.

Он достал платок и вытер свое круглое курносое лицо с широкими усами.

«На кота похож», – подумала Тамара.

Помните автопортрет замечательного советского живописца Александра Александровича Дейнеки? Очень мускулистый мужчина в распахнутом халате. Накачанный, как сказали бы сейчас. А тогда говорили: среднего роста, плечистый и крепкий. Короткая стрижка, суровые черты лица.

Выдающийся советский график Павел Григорьевич Захаров тоже был среднего роста и почти такой же плечистый и крепкий. Коротко стриженный, с мужественным лицом.

Поэтому однажды на вернисаже к нему подошел незнакомый товарищ и очень вежливо спросил:

– Простите, художник Дейнека – это, кажется, вы?

Павел Григорьевич сказал:

– Нет, я художник Захаров. А художник Дейнека – да вот же он!

И показал на Александра Дейнеку, который стоял буквально в нескольких шагах и слышал весь этот разговор.

– Спасибо, – вежливо сказал незнакомый товарищ.

Подошел к Дейнеке и с размаху влепил ему по физиономии.

Повернулся и быстро вышел из зала.

С тех пор Александр Александрович Дейнека сильно невзлюбил Павла Григорьевича Захарова.

Хотя, казалось бы, так особенно не за что.

Некоторые мечтательницы любят порассуждать о том, в какую эпоху лучше жить. Мечтательницы уверены, что в XIX, а то и в XVIII веке было лучше – сплошные балы и кринолины, усадьбы и чаепития. Они забывают, что в те галантные времена их не пустили бы дальше людской. В лучшем случае.