Алексей Мальцев - Призрачно всё...

— Я думал, на лошадях уже отъездились.

— Нарьянмар мой, На-рьян-мар, — Вадик Парахин пустился чуть не вприсядку. — Городок невелик и не мал. У Печоры у реки, где живут оленеводы, там рыба-а-ачат рыба-а-а-ки-и-и-и.

«Ну, вылитый Максим Галкин! — подумал Изместьев, даже не пытаясь перекричать беснующуюся толпу. — Но тогда мы не могли сравнивать, на телеэкране царствовали совершенно иные лидеры». Интерес к «колхознице» у старшеклассников начал быстро угасать, они ускорили шаг.

— Аркаш! — произнесла Акулина чуть слышно, но так, чтобы парень услышал ее. Тот действительно услышал, но решил, что это ему показалось, даже не оглянулся. Еще бы, что может быть общего между претендующим на золотую медаль выпускником и дояркой, неизвестно каким способом попавшей в центр города. Расстояние между Акулиной и парнями увеличивалось. Она набрала в грудь побольше воздуха и крикнула:

— Изместьев!

Патлатый паренек зафиксировал позу, словно товарищ крикнул ему «замри». Затем повернулся и удостоил Акулину испепеляющим взглядом:

— Вы меня? Но мы с вами незнакомы.

— Так познакомься, — кто-то из одноклассников похлопал его по плечу. — Это тебе только кажется, что незнакомы. На самом деле между вами давно существует телепатическая связь.

Друзья продолжали издеваться над ним. А Акулина, приближаясь к нему, думала, что еще никогда шутки одноклассников не были настолько пророческими.

— Можно тебя на пару минут? — интригующе произнесла она, подойдя к нему почти вплотную. — Очень важная информация.

Рассматривая самого себя двадцатилетней давности, Изместьев чувствовал невероятную легкость во всем теле. А он был ничего, очень даже ничего. И даже длинные волосы не выглядели излишеством, какой-то нарочитостью. Этот блеск глаз, умеренная неотесанность — это так импонировало одноклассницам. То, что надо.

— Вообще-то мы опаздываем на «химию», — парень развел руками, как бы намекая, что у него нет никаких секретов от друзей. Тем более в столь пикантной ситуации.

— Твою матушку зовут Светлана Христофоровна, а отца — Яков Дмитриевич, — заученно выпалила Акулина, боясь, что не успеет. — А шрам на левой голени у тебя появился во время прошлогодней поездки в Абрау-Дюрсо. Ты не переносишь молока и страшно любишь сначала начистить много-много семечек, а потом их есть ложкой.

По мере того, как звучал ее срывающийся голос. Глаза Аркадия округлялись все больше и больше. Наконец, он взял ее под руку, отвел в сторону, махнув одноклассникам, чтобы шли своей дорогой.

— Что тебе нужно и кто ты такая? — резко спросил он, дыша ей в ухо.

— Я твоя дальняя родственница, скажем так, — затараторила Акулина пытаясь высвободиться из крепких объятий ученика 10 класса. — И у меня для тебя есть очень важная информация…

— Типа вербовки? — Аркадий прищурил недоверчиво глаза. — Знаем, знаем. Для вас главное — шокировать человека сначала. Потом будете качать информацию. Только про отца я ничего не знаю, он со мной информацией не делится. Ничего интересного я сообщить не могу.

Акулину словно током ударило: как же она не подумала о такой реальности восьмидесятых, как идеологическая пропаганда. Враги внешние и внутренние, «Голос Америки», «Эй-би-си», вербовка… Изместьев был подкован, как никто другой из одноклассников: комсорг все-таки!

— Хорошо, хорошо, — пошла на попятную Акулина. — Сходи на свою химию. Только прошу, не сверкай сейчас своим остроумием. В том, что ты это умеешь, я не сомневаюсь ничуть. Я буду ждать тебя у подъезда… После школы. Поверь, это очень важно. Для тебя.

— Тогда уж не у подъезда… А на стройке. — опасливо озираясь на удаляющихся одноклассников, прошептал Аркадий. — За нашим домом. Там и поговорим. Обо всем.

Кедрач вышел из такси неподалеку от «Камских огней». Ресторан почти не изменился со времен его молодости. Именно здесь он с однокурсниками отмечал сдачу сессий, дни рождения, женитьбы.

О, трезвость перестроечных времен! За сухой закон Кедрач объявил Горбачева своим личным врагом. Даже тост предложил во время одного из застолий. Правда, чокаться пришлось кока-колой.

Потом всякий раз, проезжая мимо ресторана, режиссер подавлял невольное желание заглянуть, окунуться в атмосферу студенчества.

Не раз и не два ему удавалось вытащить сюда всю труппу театра. А сколько раз с Поплевко, любимым учеником, они здесь сиживали, — одному богу известно.