Андрей Аствацатуров - Люди в голом

Его полное имя было Артур, но дома его называли Арчи, и с самых юных лет, знакомясь с кем-нибудь, не важно, со своим сверстником или со взрослым, он всегда представлялся как Арчи. Мой дед подружился с дедом Арчи еще в самом начале 50-х. Их сблизило общее несчастье: обоих прорабатывали на очередной сессии Академии наук как сторонников реакционных научных методов, расходящихся с задачами коммунистического строительства. С тех пор они стали ходить друг к другу в гости, вместе отмечали религиозные праздники, ездили отдыхать в Гурзуф, где дед Арчи построил себе дачу.

Их дружба передалась следующему поколению, как это часто бывает в известных семьях, гордящихся своими традициями. Она сохранилась эдакой семейной реликвией, но стала вялой, и наши родители, скорее, общались по инерции, в силу какой-то застарелой привычки. Династическая дружба вроде хронического заболевания. Сначала она кажется неприятной, но со временем свыкаешься. От нее невозможно излечиться. Даже повседневные заботы не помогают. Мы в силах лишь загнать ее в глубь нашей памяти. Но достаточно малейшего толчка, слабой искры, едва различимого под микроскопом микроба — и вот надоевший некогда субъект, чаще всего это пожилая, дурно пахнущая особа, знавшая, скажем, твою бабушку, сидит у тебя дома и уже в десятый раз рассказывает о том, какие хвори ее одолевают и в каких аптеках она покупает лекарства. Впрочем, в нашем случае, кажется, все было не так. Мои родители и в самом деле питали к отцу Арчи — им всем тогда было где-то около тридцати — удивительную для династической дружбы приязнь. Она укреплялась еще и тем, что семейство Арчи жило с нами по соседству. По-моему, так…

Во всяком случае, нас, еще маленьких, сопливых пятилетних мальчиков, тихих, как положено быть детям в интеллигентных семьях, выгуливали вместе в одном дворике. Пока мы с Арчи, вооружившись маленькими пластмассовыми ведерками и лопатками, возились в песочнице в компании других детей, взрослые чуть поодаль сидели на скамейке, курили, разговаривали и громко смеялись. Иногда, понизив голос, они затевали серьезный разговор, в котором звучали непонятные нам слова: «отъезды», «радио Свобода», «отказники», «сахаровский комитет», «самиздат». А потом, словно вспомнив о нашем существовании, подходили к песочнице и, не прерывая разговора, насмешливо разглядывали слепленные нами из мокрого песка маленькие нелепые постройки.

— Я вот, Леня, не понимаю, — сказал однажды моему отцу папа Арчи. — Ну что у меня, прости господи, за сын? Другие вон с горки катаются, бегают, в прятки играют. А этот красавец сидит — куличики лепит.

— Да уж, — поддержал мой папа. — Ну-ка давайте-ка, ребятки, вставайте! Насиделись в песке. Идите с горки кататься. Слышишь, Андрей! Марш отсюда! Хватит тут уже ковыряться, как жук в навозе!

Это было любимое выражение моего отца, и сколько я себя помню, он всегда по любому поводу произносил его в мой адрес. Что бы я ни делал: обедал, завтракал, готовил уроки, убирал на своем столе, играл на рояле, покупал в магазине продукты — я всегда, в его представлении, «ковырялся, как жук в навозе». Дорогой читатель! Вы когда-нибудь видели, как жук ковыряется в навозе? Я лично — нет. Должно быть, зрелище не самое аппетитное. Так вот я, милые мои, по мнению папы, всю жизнь был именно таким. Навозным жуком, шутом гороховым.

Даже когда уже учился в университете и писал свои первые научные работы. Филология давалась мне тогда очень тяжело. Как, впрочем, и сейчас. Я мог часами сидеть за письменным столом и биться над каким-нибудь стихотворным отрывком, тщетно пытаясь докопаться до его сути. Папа не одобрял моей усидчивости.

— В нашей науке, — учил он меня, — нужно смело мыслить, нестись на всех парусах. А не ковыряться в навозе, как ты. Будешь ковыряться — не успеешь вовремя курсовую сдать. Ты думаешь, твое ковыряние кому-нибудь интересно? Нет. Другие получат пятерки, поступят в аспирантуру, а ты всю жизнь так и проковыряешься.

Сейчас, по прошествии стольких лет, мне иногда кажется, папины мрачные предчувствия сбылись. Я ничего в жизни толком не добился. Денег не заработал. Семьи не создал. От меня сбежали две жены. Мой сын живет в Канаде, и его воспитывает угрюмый шестидесятилетний хмырь по имени Бен.

С самого начала все как-то не задалось. С той дурацкой песочницы, где мы с Арчи, орудуя пластмассовыми инструментами, возводили крошечные, рассыпающиеся от малейшего прикосновения песочные башни. А спустя тридцать лет — приговор в московской редакции. И даже не приговор, а диагноз. Диагноз хронического заболевания запущенного на орбиту тела.