Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

Первая военная зима действительно была на редкость морозной, обильной буранами и очень помогла нашим солдатам на фронте. Не ожидавшие таких холодов немцы померзли тысячами, коченелые их трупы густо чернели в снегах Подмосковья. Газеты печатали эти снимки, и люди вздыхали облегченно: еще меньше стало врагов, от Москвы их уже гонят и, может быть, скоро погонят и отовсюду, на всех фронтах.

Жизнь в городе шла нормальным порядком; народу после осенней эвакуации стало заметно меньше, но все оставшиеся предприятия работали, ВОГРЭС без перерывов давал электричество, действовал водопровод. Ходили трамваи, выпекался хлеб, по карточкам выдавали все, какие положено, продукты и товары, даже хозяйственное мыло, которое стало большим дефицитом. В школе нашей разместился штаб фронта во главе с маршалом Тимошенко. Квартиру ему отвели в доме напротив. Иногда по утрам жители улицы могли видеть, как он посреди двора в белой нижней рубашке, блестя лысой глянцевой головой, умывается снегом, а потом идет пешком в штаб в сопровождении двух адъютантов, – высокий, прямой, в длинной шинели, сизой барашковой папахе.

Я ходила в другую школу, в конец улицы Сакко и Ванцетти, у Девиченского рынка. В ней собрались ученики пяти или шести городских школ, потому что и те школы были подо что-то заняты – под госпитали, военные учреждения и военные училища. От нашего класса осталась половина, другая половина уехала с родителями в эвакуацию. Некоторые из уехавших писали письма, спрашивали, как там город, занимаемся ли мы? Им отвечали: всё в порядке, налетов не бывает, хотя фронт всего в ста пятидесяти километрах, действуют даже все кинотеатры: «Спартак», «Пролетарий», «Комсомолец», снова показывали «Большой вальс», – ах, какая это картина, какая прелесть Карла Доннер! А музыка Штрауса – просто с ума можно сойти…

Отец в своих коротких письмах не сообщал, где находится, это запрещалось, но можно было понять, что он пока еще не на фронте, а где-то на Волге, там идет формировка и обучение большой воинской части, и папа в ней взводный командир. Хотели его направить на авиаремонтную базу, но он уперся, работа там – по плечу любому слесарю, даже мальчишки из ремесленных училищ справляются, и это значит – оставаться в тылу. А это его никак не устраивает, он хочет быть там, где «похолодней и погорячей одновременно». А то будет стыдно потом, где он находился и что делал, когда другие по-настоящему воевали…

Маму такие его известия не радовали, она говорила, что по характеру своему он, конечно, должен рваться в самое пекло, но он хороший и разносторонний специалист и, дай бог, чтоб его все же оставили на авиаремонтной базе.

Мама похудела, осунулась в эту зиму, под глазами ее постоянно темнели круги, – не от плохого питания, оно как раз было ничего, вполне хватало, а потому, что она работала теперь в госпитале, за ней было несколько палат с самыми тяжелыми ранеными – в голову; она проводила с больными время без всякого счета, очень часто оставалась в госпитале на ночь – дежурить, когда у кого-нибудь наступало кризисное состояние или надо было выводить из послеоперационного шока.

Весной город окутался нежной листвой парков, празднично зазеленел травой уличных газонов, – совсем как в мирные довоенные годы, похорошел; нашлось кому побелить стволы парковых деревьев, подкрасить ограды, садовые и уличные скамейки. Если бы не госпитали во многих больших зданиях города, не такое множество серых военных шинелей и зеленых гимнастерок среди прохожих на тротуарах, не белые бумажные полоски на всех окнах, не мешки с песком у витрин гастронома под гостиницей «Бристоль» и у других таких же витрин из «бемского» стекла, не тонкие стволы зениток, торчащие из пушистой листвы молодых кленков и липок на бывшем Кадетском плацу, на крышах Управления Юго-Восточной железной дороги и других высоких зданий и напряженно сторожащие небо над городом, – можно было бы на долгие часы забывать про войну, про то, что она совсем рядом, поверить, что напавшие на нас враги действительно сникли и выдохлись, перестали быть страшными и больше уже ничего не смогут предпринять.

И мы, восьми-, десяти-, одиннадцатилетние девчонки-младшеклассницы, в самом деле забывали обо всем, увлеченные после школы своими играми на прогретых солнцем тротуарах, гоняя носками облупленных туфель и ботинок цветные стекляшки и осколки кафельных плиток по меловым клеткам «классиков», стуча мячами о стены или прыгая через крутящиеся веревочки. Из сознания и памяти нашей начисто уходило всё, что внесла в быт и облик города война, мы даже забывали, что наши отцы в армии и на фронте, и о каждом из них может прийти похоронное известие, и кому-то из нас почта уже несет такой листок…