Паскаль Киньяр - Альбуций

Он вздрогнул. Потом его вырвало желчью пополам с кровью. Неся хозяина обратно в дом, рабы прошли мимо окон Полии. У входа в перистиль он попросил их остановиться. Он по-прежнему лежал на доске. Взглянул в сторону комнат. Ему почему-то хотелось увидеть желтый прозрачный занавес. Комната вдали была длинной и темной, казалась почти зеленой. Он ждал. И наконец увидел старую Полию, проходившую по двору. Она была очень грузной, сутулой. Она пила слишком много вина. Хотя она и начала принимать ванны, от нее все так же несло потом, волосы под мышками она не брила, серая тога была вся в пятнах, пучок на затылке и скрученные пряди над ушами, как всегда, растрепаны. Каждую ночь она напивалась в одиночестве. И каждую ночь он слышал, как его старшая дочь, прожившая уже больше пятидесяти зим, вставала с постели, чтобы извергнуть рвоту, как будто старалась подражать отцу, терзавшемуся болями.

Внезапно ему стало совсем худо. Он приказал рабам внести его в комнату дочери. Она сидела возле большой белой масляной лампы и неумело наносила на щеки румяна, замешанные на анчоусовом масле. Глаза она обвела сажей, чтобы они казались больше и ярче. Она по-прежнему душилась ирисом, растертым на овечьем жире. Сейчас на ней была длинная шелковая черно-синяя туника. Обернувшись, она взглянула на отца широко раскрытыми испуганными глазами.

Один из рабов на ходу задел стол из африканской туи. Доска накренилась, и Альбуций с криком рухнул на пол. Полия завопила. Ему плеснули воды на лицо. Он сказал дочери:

— Думаю, сегодня мне самое время умереть.

Она опять издала вопль.

Нам неизвестны обстоятельства его смерти. Мы только и знаем, что он покончил с собой. Его последние слова передавались из уст в уста во многих версиях. Согласно Сенеке, Альбуций Сил изрек — после того, как была приготовлена смесь молока и яда, и перед тем, как добровольно умереть:

— Non movet me periculum meum (Меня не пугает опасность).

Согласно Аррунтию, он пытался дойти до библиотеки, чтобы взглянуть на след, оставшийся на белой стене от одного предмета, некогда снятого с гвоздя. Но у него не хватило на это сил. Он уже не мог подняться. Все домашние сбежались к нему поутру. Он сказал:

— Non timeo (Я не боюсь).

Согласно же Цестию, он сказал, проснувшись:

— Hie dies est meus (Вот мой последний день).

Он послал за ядом. Велел нацедить молока. Пожелал, чтобы яд готовили у него на глазах.

Тот же Аррунтий пишет, что он сказал рабам, растиравшим порошок и делавшим сладкую смесь:

— Не следуйте моему примеру. Я стыжусь своего трусливого бегства. — И вроде бы добавил еще: — Я ухожу в молчание, которому не будет конца.

К 10 году Овидий уже два года провел в изгнании. Индийцы открыли третью и четвертую торговые компании в Риме и Остии. В Китае, стараниями Ю-цзы, начал распространяться буддизм. Гораций уже умер. Умер и Меценат. Один только Август, благодаря своей подозрительности, своему гению и своим страхам, смог дожить до преклонных лет. Гай Альбуций Сил ненавидел Августа не столько за его жестокость, сколько за манию изъясняться по-гречески.

Согласно Аррунтию, он приказал отвести свою дочь подальше от его ложа, усадить на стул и позвать кормилицу. Эту последнюю он попросил добавить немного молока к приготовленному яду. Она стянула с груди тунику. Он осушил чашу с напитком. Комната, где он лежал, была заполнена людьми. В первом ряду, на складном стуле, сидела его дочь Полия. Тут же собрались все его ученики. За ними стояли самые молодые из рабов. Он велел кормилице подойти к нему и спросил, можно ли ему взять ее за руку. В зале слышались всхлипывания. Обернувшись, он спросил:

— Quid fletis, pueri? (Почто вы плачете, дети мои?)

Он умер, вцепившись в руку кормилицы, которой платил за молоко. Каждое утро она нацеживала ему из грудей молока в чашку. Он пил его теплым.

С. 5. Гай Альбуций Сил существовал. — О нем рассказывают Сенека Старший («Контроверспи и Суасории»), Квинтилиан («Об образовании оратора») и Светоний («О грамматиках и риторах»). От них известно, что это был знаменитый ритор времен Августа, преподаватель и сочинитель, «превзошедший греков». Сперва он был эдилом в своем родном городе Новаре, потом прибыл в Рим и начал выступать как ритор, а впоследствии завел и собственную школу. Судебные дела вел редко и не очень успешно. В старости вернулся в Новару и, страдая болезнью желудка, «уморил себя голодом». Сенека называет его «человеком высочайшей порядочности» и приводит много образчиков его декламаций.