Кейтлин Даути - Когда дым застилает глаза - провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория

Затем тело разрезали на куски. Внутренние органы заворачивали в листья, а плоть с конечностей сразу же клали жариться на костер. Женщины из деревни пекли кукурузный хлеб, который считался идеальным дополнением к человеческому мясу.

Уари совершенно не беспокоило то, что они поглощали человеческую плоть так, словно «это был обыкновенный кусок мяса». Животные и их плоть означали для них (и до сих пор означают) совсем не то, что для нас. Уари считают, что животные обладают динамичным духом. Они не принадлежат к человеческим существам, но и не стоят на ступень ниже них. В зависимости от времени суток животные и люди меняются ролями охотников и жертв. Ягуары, обезьяны и тапиры видят себя в качестве людей, а людей – в качестве животных. Уари уважительно относятся к любому мясу, которое они поглощают, будь оно животным или человеческим.

Люди, которые ели жареную плоть, не были ближайшими родственниками усопшего, например, детьми или женой. Эта честь (это действительно была честь) доставалась людям, которые были умершему как родственники: родителям жены, менее близким членам семьи и уважаемым членам сообщества. Эти люди вовсе не были мстительными плотоядными дикарями, которые мечтали о человечине на гриле; они не гнались также за белком, которым богато человеческое мясо. Мотивы, часто приписываемые каннибалам, были им чужды. В действительности тело, которое несколько дней пролежало в теплом и влажном климате амазонских джунглей, было уже частично разложившимся. Поедание смердящей плоти представляло собой неприятный процесс. Часто каннибалы отходили ненадолго, чтобы их вырвало, а затем снова возвращались к ритуалу. Они заставляли себя продолжать, так как верили в то, что совершают нечто полезное как для усопшего, так и для членов его семьи.

Уари ели человечину не для того, чтобы сохранить жизненную силу; они ели, чтобы разрушать. Их ужасала мысль о том, что тело будет похоронено и оставлено в земле нетронутым. Только каннибализм мог обеспечить им ту степень уничтожения тела, которой они желали. После того как плоть была съедена, кости сжигали. Полное исчезновение тела успокаивало семью умершего и всех членов сообщества.

Мертвеца нужно было стереть с лица земли, чтобы сообщество снова стало цельным. Тело уничтожали, а все имущество мертвеца, включая его дом и посадки зерновых, сжигали. Родственники усопшего, лишенные всего нажитого, надеялись на помощь семьи и соседей в постройке нового дома. Все сообщество действительно заботилось о них, укрепляя тем самым свои социальные связи.

В 1960-х годах бразильское правительство вынудило уари оставить свои ритуалы и начать хоронить покойных. Помещение тела в землю, где ему предстояло гнить, было абсолютной противоположностью того, во что они верили и что практиковали. Сохранность тела служила мучительным напоминанием о потере.

Если бы мы родились в племени уари, каннибализм, который у нас считается варварством, был бы нашим важнейшим обычаем, которому мы бы убежденно и искренне следовали. Практика бальзамирования тела и захоронение его в земле в заколоченном гробу, характерная для Северной Америки, является оскорбительной и непонятной для уари. Правда заключается в том, что западная практика захоронений является «правильной и достойной» только для нашей культуры.

Когда я начала работать в «Вествинде», то не могла точно сказать, что такое бальзамирование. Я знала, что это «делают» с телом, однако здесь первая нить в моей собственной сети смыслов заканчивалась. Когда мне было десять лет, умер отец мужа моей двоюродной сестры. Мистер Акино был убежденным католиком и главой огромной гавайско-филиппинской семьи. Его похороны проходили в старом соборе в Каполеи. Когда мы с мамой приехали, то сразу же присоединились к очереди на прощание с усопшим. Подойдя к гробу, я увидела лежащего Папу Акино. Он выглядел настолько неестественно, что даже не был похож на себя при жизни. Его серая кожа была туго натянута, что является последствием проникновения бальзамирующей жидкости в кровеносную систему. Свет от сотен свечей, горящих вокруг гроба, отражался в его блестящих ярко-розовых губах, сложенных в гримасу. При жизни он выглядел достойно, но после смерти стал похож на восковую куклу, сделанную по его подобию. Этот опыт я разделила с тысячами других американских детей, которым довелось подойти к гробу и быстро взглянуть в восковые глаза смерти.

Думая о человеке, который выбрал бы бальзамирование в качестве карьеры, я смутно представляла себе изможденного мужчину со впалыми щеками, худого и высокого, как Ларч из «Семейки Аддамс». Я совмещала образ Ларча с образом сотрудника похоронного бюро из фильмов ужасов 1950-х годов: одетый в белый халат, он должен был наблюдать за тем, как неоново-зеленая жидкость по трубкам поступает в мертвое тело.