Станислав Стратиев - Дикие пчелы

Затем пришел Милко, водитель „Волги“, и спросил, скоро ли поедут, ему нужно знать, потому что приятель попросил его отвезти в одно место два мешка.

– Отвези, – сказал режиссер, – но сразу возвращайся. Трогаемся через пятнадцать минут.

Милко вернулся через полчаса, и „Волга“ понеслась по асфальту, а затем по пыльным ухабистым дорогам к месту съемок.

Когда они приехали, солнце поднялось уже высоко, рельсы были уложены, но генератор не работал.

– Ну да, – сказал режиссер, – осталось только, чтобы генератор работал. Чем бы мы тогда занимались – какими-то съемками. Это же неинтересно – приезжаешь и сразу начинаешь снимать. А так – совсем другое дело. Значит, все в порядке, можем начинать.

Его убийственная ирония заставила покраснеть директора картины, он что-то пробормотал в свое оправдание и помчался в город искать техника.

Снимали до обеда. День был жаркий, безветренный. Сцены повторяли по несколько раз, – оказалось, что актриса, игравшая главную роль, не умеет ездить на велосипеде. Ее стали учить, но, не доезжая до шалаша, где ее ждал решающий разговор, она каждый раз падала. Все нервничали, а больше всех сама актриса, она разбила колено, а во время последнего падения чуть не напоролась на кол плетня, ограждавшего шалаш. Она уже готова была расплакаться, и потому все обрушились на оператора за то, что он громко спросил, как это можно, чтобы нормальный человек не умел кататься на велосипеде и вообще, для чего здесь собрались – уроки давать или снимать фильм.

– И чему их только учат в институте, – ворчал он, – умеют только пить, по пол-литра виски выдувают в один присест, а сто метров на велосипеде проехать не могут!

К обеду, когда все уже порядком устали и перенервничали, был объявлен перерыв. Актеры разбрелись кто куда, попрятались от солнца в тени деревьев.

С минуты на минуту ждали, что приедет кассирша и привезет зарплату. В ожидании этой небольшой компенсации за муки все время от времени поглядывали на дорогу, где должна была появиться Елена.

Но она не появлялась.

Актеры стали шуметь, они кричали, что в такую жару, рискуя здоровьем, должны изображать человеческие страсти, греховные помыслы, драматические конфликты, показывать, каким сильным может быть человек, одержимый идеей, а в это время другие думают только о своих удовольствиях. Вот и кассирша сидит сейчас, наверное где-то в холодочке, а они ждут ее здесь без гроша в кармане, усталые и голодные как собаки. Рабочие тоже роптали, говорили, что всем в этой съемочной группе на все наплевать, никто ничего не хочет делать и только ругают их, рабочих, и что если так будет продолжаться, они больше терпеть не станут и уйдут.

Наконец привезли обед – кебапчета [1], помидоры, брынзу и горячие белые хлебцы, три ящика холодного пива. Все сразу же забыли про кассиршу.

Съемки продолжались.

Директор картины, ездивший в город, вернулся и сообщил, что кассирши нет и там и что никто ее не видел, в гостинице она не появлялась и вообще никто не знает, где она. И где деньги.

– Только этого не хватало, – сказал режиссер. – Может, она убежала с деньгами? Много их было?

– Зависит от того, куда убежала, – со знающим видом сказал директор картины. – Если в Югославию – то не много, там страшная дороговизна.

Режиссер мрачно посмотрел на него.

– Ну да, – сказал он. – Разумеется, и это должно было случиться. Разве может в этом фильме все идти гладко. Разумеется, кто-то должен был убежать за границу. Теперь осталось только, чтобы кто-нибудь прибыл на пароходе „Радецки“. Из Румынии.

Директор картины пожал плечами:

– Ты меня спросил, много ли денег, я тебе ответил, только и всего.

– Соображаешь, что ты говоришь? – посмотрел на него режиссер. – При чем тут Югославия? Что кассирша там забыла? Она где-то здесь.

– Все возможно, – сказал директор картины. – Но деньги не маленькие.

– Ты отвечаешь, – сказал режиссер. – Ты ее назначил, ты и виноват. Ищи ее где хочешь – на земле, под землей, найди живую или мертвую. И хватит об этом. Мне некогда, я должен снимать.

Директор картины покачал головой, что-то хотел ответить, но сдержался и отправился искать кассиршу.

Время близилось к вечеру, а кассирша все не появлялась.

Директор картины расспрашивал о ней в гостинице, в ресторане – всюду, где, по его мнению, она могла бы находиться. Никто ее не видел, никто ничего о ней не знал.

Стали строить догадки.

Кому было известно о романе Марии и Милко, утверждали, что кассирша уехала в Софию подавать заявление о разводе.