Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

Короче, загрузили «Опелек» так, что он чуть не сел на рессоры. Бывший старшина насупился, но обратного хода договору не дал: слово есть слово.

Машина жужжала, поднимаясь выше и выше. Разошлись на небе облака, и обозначились сахарные головы хрустально отливающих вершин, вечных стражей Сванетии — Ушбы, Тетнульда, Лайле… Анико высунулась из дверного окошка, протянула к ним руки. «Глядите, глядите! — закричала она. — Это наши места! Гляди, Петико!» Муж зевал: все-таки воздух был для его организма порядком разрежен.

Темнело, когда въехали в село. Машина остановилась; Анико, горбясь, поднялась на высокое крыльцо и постучала в дверь.

— Кто там? — послышалось немного спустя. — Это ты приехал на машине? Не знаю ничью такую машину.

— Это я, отец. Ваша дочка Анико. Ме пуди.

— Кто?!! — засов застучал, отодвигаясь. — Что ты… ты говоришь?..

Вышел высокий горец с седой бородой, вгляделся в женщину.

— Это ты… это ты… — обхватил, прижал к себе. — Где же ты была, моя бедная девочка?!.. Эй, Майко! Дети, дети-и! — заревел он. — О-о, бедная девочка!.. Мы думали, что ты умерла, и давно поминаем тебя!

В доме зажужжали, загомонили; скрипели двери, вспыхнул огонь керосиновой лампы. Старый сван, почувствовав выпирающий живот дочери, опомнился вдруг, вгляделся в стоящего возле машины с сыном-ползунком и двухлетней дочкой мужчину:

— Э… твои дети? Муж? Откуда вы? Из Тбилиси? Он не абхаз? Эй, гамарджоба, батоно!

Тут вывалилась толпа: все орали, топали; гортанный хохот улетал вверх, к Эшбе. Петро отдал сына на руки шоферу, и принялся выгружать поклажу.

Наконец старый Ахурцхилашвили спустился к нему, протянул руку:

— Э, гамарджоба! Я Ираклий.

— Э… здравствуйте, папа. Теплоухов. Петя. Петр Яковлич.

— Ха! Русский! — воскликнул сван. — Уймэ, дочка! Где ты его нашла?..

Но Анико уже втащили в дом, та же многочисленная родня разобрала детишек, — грузин и зять его оказались один на один. Ираклий наклонился к патефону, ткнул пальцем жесткий красный корпус:

— Э… это что, батоно?

Петро засучил брюки, встал на колени, и, открыв инструмент, начал степенно налаживать его. Завертелась пластинка, из-под тонко наточенной иглы ударил колокол, и бас запел:

Ираклий расставил ноги, распахнул руки и подхватил по-грузински, задрав к небу лицо:

Семенящая мимо старушка остановилась и закрестилась. Слезы лились по лицу старого свана, скатывались по бороде и падали на землю. Еще бы! — чудесная машина принесла сладкое благовестие: древнюю песню грузинской земли, сложенную еще в начале тысячелетия славным здешним святым, игуменом Иверским Георгием, воспитанником знаменитого подвижника Иллариона Туалели.

Ираклий обнял Петико, и они взошли на крыльцо. У патефона мигом сгрудились ребятишки.

— Дайте вино! — сказал старик. Он сам снял со стены рог и глядел, чтобы налили дополна. — Выпей, дорогой гость, отец моих внуков. Пусть будут радостны дни твоего пребывания в моем доме!

Петро со страхом оглядел огромную посудину, качнул головою. — Надо выпить все! — услыхал он голос жены. И — всосался. Пил, пил… вино лилось на грудь, голова запрокидывалась все больше. Наконец оторвался, отдал рог тестю, шатнулся — и упал навзничь, еле успели подхватить. И он лег на пол, что-то бессвязно бурча.

— Э-э… — протянул Ираклий.

— Э-э… — сказали остальные.

Анико стиснула зубы. Какой позор! Взяла мужа за плечи, попробовала оторвать его от пола. На помощь беременной сестре пришел младший из братьев, Бесико. Он думал, что сестра попросит отнести пьяного на постель, — но она принялась вдруг задирать ему рубаху. И не успокоилась, пока не стащила ее. Показала на тело: в розовых, как бы отдающих слизью шрамах и вмятинах.

— Видели? Теперь глядите на спину.

Заплакала; притихшие горцы сгрудились вокруг Петико.

— Это витязь, — тихо произнес Ираклий. — Эй, вы! Несите этого человека на постель, — но так, чтобы не потревожить его сна.

Из четверых оставшихся у старика сыновей трое — Корнелий, Шалва и Арсен — тоже вернулись с войны, — и когда Петро, очнувшись, пристыженно вышел в сад, — там шумные женщины готовили пир, а мужчины рассеянно беседовали, нюхая воздух и нервно перетаптываясь, он был поражен: таких знаков открытого почтения и уважения он не знавал, наверно, с рождения.