Владимир Соколовский: Уникум Потеряева

К полпути орел устал. Тогда путь его стал ломаным, и птичья хитрость пришла на помощь. Он планировал под пологим углом к земле, стараясь делать так, чтобы конец трассы пришелся под какое-нибудь облачко, — там мощный воздушный поток подхватывал его и возносил к серым, влажным разорванным ваткам. Орел лениво выходил из воздушного потока и шел к другому облаку. Так меняющимся, но верным курсом он приближался к цели своего путешествия: старому, большому трухлявому пню, источенному червями и прочей земляной живностью. Пень стоял недалеко от ведущего к реке обрыва — и, закрепляя, насколько еще был в силах, землю, не давал ей сползти вниз, подточиться вконец течением. Чистая неширокая река текла на юг, вся в кустах и травах по берегам, а вдали, если встать на тот пень, виднелось большое село с церковью, сияющей недавно подкрашенным куполком.

Сделав круг, орел нацелился, растопорщив крылья; ударился лапами в срез пня, подскочил, и с гневным клекотом забегал по обширной, мягкой от времени поверхности. Раздавил жука, долбанул кривым клювом большую мохнатую гусеницу. Присел на хвост и снова гнусно, нетерпеливо заорал:

— Йа-а-гхх!..

Трава от обрыва качнулась, шелохнулась кольцом вокруг мертвого комля; из нее поднялась, изумрудно сверкая выгнутыми зубами, голова огромной черной змеи.

Валентин Филиппович Постников, или, как его звали немногочисленные друзья и подруги — Валичка, работал директором областной пожарной выставки, и имелись основания считать его человеком не до последней степени заурядным. Под вполне пристойной, даже благообразной внешностью металась шустрая, изнемогающая в постоянных борениях душа. Страсти сменяли одна другую, точили изнутри. Когда-то таковыми были тяга к знаниям, — в ту пору Валичка окончил один гуманитарный и один технический факультет. Затем на сцену явились удовольствия жизни: женщины, марки, туризм, алкоголь… Всему этому — что странно! — он воздал поровну. А кончалось все так, как часто случается у всех нас: дошел до пика, и — вниз, вниз, покуда не почувствуешь, что все сгорело, и в сердце снова мозглый холод.

До его появления выставка влачила существование абсолютно ничтожное, там царила мерзость запустения. Однажды, разыскивая приятеля, Валичка ошибся подъездом и угодил на нее. Был он пьян («ох и пил тогда!» — признавался он порою), и вид мрачных огнетушителей, развешенных по стенам, обгорелых утюгов, самого помещения с мышиным пометом в углах — столь потряс его, что он после этого пил еще неделю до чертиков, и ему все время казалось, что рядом полыхают в пожарах, разваливаясь, дома, и после них остаются лишь черные утюги и искореженные электроплитки, обугленные останки в «позах боксеров», разбитые фарфоровые изоляторы, гнутые гвозди с окалиною. Из запоя он вышел тихий, просветленный, сидел дома и чертил, считал, снова волнуя мозг некогда полученными инженерными знаниями. И, выбритый, в глаженом костюме, явился к начальнику пожарной охраны с проектом полной реконструкции выставки. Для вящей убедительности он уговорил приятеля-художника нарисовать ее так, какой она виделась в Валичкином воображении. Художник постарался: тут была и мастерски, хоть и излишне, может быть, натуралистически выписанная внутренность обгорелой деревянной избы, и результат возгорания проводки на молочно-товарной ферме, и взрыв баллона с газом в переполненной жильцами кухне коммунальной квартиры. Апофеозом были: макеты пожара в необорудованном запасными лестницами высотном доме и тушения взрыва на заводе синтетического бензина. Дабы не быть голословным, к каждому рисунку и макету Валичка приложил документацию и пояснительную записку — из них следовало, что все задуманное будет действовать, производить иллюзию реальности путем использования технических средств. Пожарный начальник вскрикивал изумленно, отпивался минералкой. Тут же издан был приказ о зачислении на службу.

Полгода, посвященные устройству выставки, пролетели для Постникова, как одна минута. Ее действительно стало не узнать. Всех прибывающих из районов лиц, имеющих хоть какое-то отношение к пожарным делам (а это — и все начальство, вплоть до мастеров, и просвещение, и медицина, и сельские деятели — да все, все!) отправляли первым делом на выставку. Приходили разные учрежденские делегации, просто любопытные люди. Особенно школьники любили посещать ее. Им нравилось, как их встречает суровый, сосредоточенный директор, садится в космонавтское кресло и начинает давить на кнопки, крутить штурвальчики и передвигать рычажки. И в лад его движениям горят дома, что-то взрывается, люди бегут, и над всем этим истошно воет сирена: «Гау-гау-га-а-уу!!..».