Алексей Олин - Иисус говорит - peace!

– Ой, привет! – завизжала она с той неподдельной радостью, какую умеют изобразить зрелые женщины. – Тысячу лет тебя не видела! Думала, подохну от скуки, а здесь ты! Безумно рада тебя видеть! Безумно! Рассказывай! Где ты, что ты…

Не дав опомниться, она обняла меня, прижала к своей упругой груди, расцеловала в обе щеки. Меня, такого несуразного и бестолкового. Внешне Настя больной не выглядела. Яркий топик, джинсовая мини-юбка – как положено.

Стоящие у входа в корпус двое мужиков в одинаковых полосатых пижамах и шлепанцах синхронно подмигнули мне и оттопырили большие пальцы.

Думаю, не только пальцы у них тогда оттопырились.

– Привет, – ответил я с выверенной (как мне казалось) ноткой безразличия.

– Слушай? Ты чего? Неужели ты до сих пор обижаешься? Из-за той елки?!

– Да при чем здесь… – начал и понял, что идиот я вообще и придурок.

– Извини! Но столько времени прошло. Я тоже знаешь как переживала! Это заговор какой-то был. Я и отказывалась, и чего только не делала. Ведь если по-честному: ты должен был поехать! Ты и снова ты!…

Короче, сдался я. Поверил. И любой бы несуразный юноша на моем месте поверил, если бы его прижала к своей упругой груди такая женщина, как Настя Селина. Поверил, затоптал бенгальский огонь, размотал серпантин и собственноручно отмыл от бензина.

И было лето, и были пять дней разговоров. Настя рассказывала про студенческую жизнь в востоковедческом институте, про тупых скотов-мужиков, которые ценят сиськи, а не личность, про свободу самовыражения и зависимость общества от предрассудков…

Я кивал и вставлял остроумные замечания (как мне казалось).

На шестой, предпоследний мой день Настя застала меня с палочками в руках.

– Ты играешь на барабанах?

– Немного.

– Офигеть! Супер! Я тащусь на барабанщиков…

В ее поведение не въезжал совершенно, но когда она пригласила к себе в комнату, откуда смылась чопорная необщительная соседка, я согласился прийти. Из всей этой комнаты помню широкую кровать и розовые трусики на углу двери шкафа, проворно сдернутые Настей с криком “ой!” и спрятанные.

Ее стеснительность покорила меня, и пути назад не было.

А дальше было страшное. Нет, не в том смысле. Все получилось.

Но ничего не почувствовал, и Настя это почувствовала. Это было похоже на… соревнование, что ли?! Творческая мастурбация. Фальшивое. Страшное.

Когда я покидал маленький курортный городок, Селина уже терлась рядом с мускулистым парнишкой в сетчатой майке и цветастых бриджах. Нимфа.

Я излечился, вник, что хочу иных отношений. Но не знал, где их взять.

И я двинул к дому. Когда я вошел в квартиру, то услышал, что родители смеются. А ночью они вдруг занялись любовью. Именно в ту ночь мне были невыносимы эти звуки.

Всхлипы, стоны, приглушенный смех. Всхлипы, стоны…

Я выбрался из детской , закрылся в кухне и включил телевизор.

Шла программа о танцах. Среди прочих роликов-образцов был и тот, из того фильма: Траволта и молодая Ума Турман реально отжигали.

Тарантино – шикарный дядька. После разговора с Алисой (имя татуированной соседки в футболке Beatles) я прочитал биографию и несколько сценариев (“Бешеные псы”, “Криминальное чтиво” и “Джеки Браун”), досмотрел до конца два фильма (“Убить Билла-1” и “Убить Билла-2”). Или это считается за один фильм?

У нас с Квентином много общего: ненависть к школам и восьмичасовым должностям, оба любим прибавлять к словосочетанию футбольный матчопределение – идиотский и боимся крыс. Но шикарным дядькой его назвал не поэтому. Фильмы Тарантино – хрень дикая. Жанровое стебалово. И вот именно из-за этого мое восхищение гениальной личностью достигло запределов. Екнуться: жил-был необразованный парень, смотрел кино, убирал какашки за животными, писал себе любительские сценарии и снимал домашнее видео. Да у меня девяносто процентов знакомых – такие! Такие, а не такие. Никто из моих знакомых не продал эти любительские сценарии за несколько десятков тысяч долларов и не снял потом “Бешеных псов”. А какашки за псами убирал почти каждый. Тарантино сумел внушить всем вокруг, что его фильмы – Нечто, срубил бабла, обошел в Каннах в 1994 году нашего Михалкова и породил тьму-тьмущую убогих подражателей-продолжателей…

За размышлениями о киномане Квентине на какое-то время отвлекся от моего глубокого финансового кризиса. На финальную стошку купил пачку чая, пачку рафинада и хлеба: белого и черного. С работой творилось непонятное. Работодатели на собеседования звали, но, едва завидев мое лицо, почему-то ставили на анкете жирный крест. Не брали никуда, куда не то чтобы хотел… где я потенциально мог бы трудиться. Через две недели месяц закончится, а в долг таким, как я, жить не дают. Нервы здорово напрягались.