Катя Ланге-Мюллер - Животная любовь

С величайшей осторожностью — в той мере в какой это позволяло мне мое состояние, — я тоненькой отверткой, шильцем, как именовал ее сведущий в электротехнике отец, вскрыла крышки ящиков, извлекла трупики жуков вместе с булавками и крохотными, мелко исписанными этикетками, подсунутыми им под пузо, вырвав их из пробкового дна, обклеенного зеленым бильярдным сукном, и стала складывать их на небольшом журнальном столике, который я специально придвинула поближе. Вскоре этот столик стал напоминать сухой док ремонтной верфи, где горой были свалены катера без такелажа и со стеклянными шариками на покривившихся мачтах, а я стала выдумывать новые модели, но, прежде чем расчленить их на части, из которых можно создавать новые комбинации, я на всякий случай стала карандашом делать эскизы.

Мои творения должны были выглядеть необычно, завлекательно и в высшей степени интересно, но ни в коем случае не напоминать грубый монтаж, — лучше всего, если это будут не отмеченные до сих пор вариации уже известного, возникшие при загадочных, до сих пор неведомых науке обстоятельствах, мутации известных в принципе видов.

…А потом я собиралась, придерживая кончиками пальцев ящичек с наиболее удачными моделями, словно величайшую драгоценность, подкараулить за дверью в конце урока моего учителя биологии. Естественно, я не идиотка и не буду утверждать, что сама поймала этих жуков и препарировала их. Нет, я стыдливо опущу глаза перед этим человеком, который от возбуждения обхватит меня за плечи, и прошепчу что-нибудь вроде: «Это тайна, ничего не знаю, можно я просто вручу вам это», потом нежно склоню голову набок и легкими стопами удалюсь. «Нет, вы не имеете права уйти вот так просто. Вы вообще представляете себе, вы, кроткое, доверчивое дитя, какое значение имеет все это для науки?!» — воскликнет мой обычно столь уравновешенный учитель и попытается удержать меня, во всяком случае — одной рукой, потому что другой он будет прижимать к сердцу драгоценных жуков. Но я не пророню больше ни слова, я еще всего только раз взгляну на него, откинув назад волосы, взгляну серьезным, непостижимым взглядом.

Я взяла перочинный нож и отрезала сначала все головы жуков-носорогов от их телец, затем головы жуков-оленей, затем — майских, навозных жуков, бронзовок, пока передо мной наконец не оказалась целая горка жучьих головок, рядом — горка телец, горка булавок и стопка этикеток.

Вот теперь я устала, к тому же я была пьяна. Я бы мастерила и дальше, но, прекрасно понимая, что следующий этап, то есть собственно монтаж, потребует величайшей аккуратности, я решила, что на сегодня хватит, свернулась калачиком на диване и тут же заснула.

На следующий день, проснувшись, я обнаружила, что все тело у меня налилось тяжестью, ноги замерзли, а голова горит огнем. Я тут же увидела на столике пустую бутылку из-под ликера, — из-за белесого налета на стенках она выглядела точно так же, как и полная бутылка рядом с ней; потом мой взгляд упал на усердно рассортированное месиво из насекомых. Все это явно было моих рук дело.

Не без тени раскаяния припоминала я все события вчерашнего вечера.

Я решила не ходить в школу, а отправиться под душ и после этого продолжить работу над жуками, пока не подойдет время идти в больницу, чтобы навестить мою бедную бабушку, — ведь это уже давным-давно пора было сделать.

У самых больших жуков, то есть у носорогов и оленей, я решила удалить лапки и переставить их: носорогам — оленьи, а оленям — носорожьи, но при первой же попытке выяснилось, что это слишком сложно: мутант с туловищем жука-оленя и головой бронзовки на своих непропорционально больших, угловатых, вывернутых, нелепых, измазанных клеем носорожьих лапках, которые я ему кое-как с помощью пинцета прикрепила к животу, выглядел совсем неубедительно; даже желтые полоски колорадского жука, которые я ради эксперимента пририсовала у него на спине, не могли улучшить общего впечатления.

После этого я решила не предпринимать больше столь дерзких попыток и действовать тоньше, в меру своих сил. Поэтому я вернула самцам носорога, туловища которых были устроены особым образом и не гармонировали ни с какими частями тела других жуков, их собственные головы и ограничилась скромными цветовыми преобразованиями, например покрыла тельца жуков прозрачной глазурью из лака для ногтей — перламутровой, вишнево-красной, фиолетовой; лапки я больше вообще не трогала. У четырех оставшихся жуков-оленей самцы и самки поменялись головами; золотисто-зеленая головка бронзовки в сочетании с оранжевым тельцем майского жука тоже неплохо смотрелась. Но самый большой простор для моей творческой фантазии открывали навозные жуки, которых природа, казалось бы, украсила излишне скромно, но зато тельца у них так замечательно скруглялись; на темно-синем фоне их гладких хитиновых крыльев мои разноцветные узоры были особенно хороши.