Майкл Чабон - Вундеркинды

— О боже, — застонал я, — удачное начало, ничего не скажешь.

— А почему бы вам не откинуть верх автомобиля, — предложил Джеймс, — может быть, это немного улучшит обзор.

Я покраснел и потянулся к кнопке на приборной доске.

— Все время забываю, что это можно сделать.

По пути мы заехали в супермаркет, и Джеймс, который презрительно сморщил нос, узнав о том, какой изысканный запас провизии я собрал нам в дорогу, взял сразу две бутылки апельсинового сока по две пинты каждая, прозрачную коробку с пончиками, щедро посыпанными сахарной пудрой, и свежий номер «Интетеймент Уикли». На первой странице был помещен красочный призыв непременно прочитать статью об актерском клане Фонда и большая фотография симпатяги Генри — кадр из фильма «Однажды на Диком Западе», мгновенно определил Джеймс.

— Красавец, — торжественно объявил он, сунув мне под нос газету, чтобы я мог во всех деталях рассмотреть фотографию.

— Да, — согласился я, — парень что надо.

В цветочном отделе я выбрал тринадцать роз и, заскочив в туалет, старательно обернул черенки мокрым бумажным полотенцем, чтобы мой подарок не завял по дороге. Возле раковины висел автомат с презервативами. Потратив пятьдесят центов, я получил нечто под названием «Сладкая киска». Производители заверяли, что с помощью этой штуки мне удастся опутать моего партнера волнообразными щупальцами сладострастного наслаждения. Мы надолго застряли в длинной очереди перед кассой, и чтобы как-то убить время, я решил показать Джеймсу мое приобретение, но в последний момент передумал: у меня почему-то возникли опасения, что подобный предмет может испугать робкого юношу. Пока мы стояли в очереди, Джеймс успел выхлебать целую бутылку сока. Я смотрел, как его острый кадык лихорадочно бегает вверх-вниз по длинной худой шее.

— Пить хочу — умираю. — Джеймс оторвался от бутылки и вытер губы тыльной стороной ладони. — Не знаю, что со мной такое.

Я расхохотался.

— Черт возьми, Джеймс, это состояние называется похмельем.

Он на секунду задумался и согласно кивнул.

— Довольно унылое состояние, — заметил Джеймс.

Мы миновали Биглоу, и я прибавил скорость, стараясь не смотреть на изувеченный капот «гэлекси» и не думать о том, во что превратилась машина Счастливчика Блэкмора, я сам и вся моя жизнь. Верх автомобиля был откинут. Я прислушался к шороху колес на влажном асфальте и к ровному гудению ветра, проносящегося у нас над головами, и к тихой музыке, которая лилась из динамиков и улетала, подхваченная встречным потоком, как будто за нашим автомобилем тянулся шлейф из серебристо-прозрачных мыльных пузырей. Все напрасно — вмятина в форме задницы неслась впереди меня и постоянно маячила перед глазами, как фирменный значок на капоте роскошного «роллс-ройса».

— Мне казалось, вы собирались поговорить с ректором, — бесцветным голосом сказал Джеймс, видя, что расстояние между нами и Пойнт-Бриз неуклонно растет.

— Собирался. — Я покосился на лежащий рядом букет и мысленно усмехнулся, подумав, что галантный жест является первым признаком нечистой совести. И с чего я решил, будто моя опухшая физиономия и эти хилые розочки из паршивого супермаркета вызовут у Эмили какие-то иные чувства, кроме снисходительной жалости. После слов Джеймса угрызения совести, вечно терзающие любого наркомана-курильщика, заставили меня вспомнить о Саре. Неужели все это правда, и я действительно бросил трубку, когда она позвонила, и теперь спешу удрать подальше от города, увозя в багажнике мертвое тело ее собаки? — Знаешь, Джеймс, может быть, это и не плохая мысль. Может быть, нам и впрямь следует вернуться?

Джеймс ничего не ответил. Он сидел, завернувшись в свой грязный, заляпанный пятнами плащ, подтянув колени к подбородку, внимательно прислушивался к бульканью апельсинового сока у себя в желудке. В правом кулаке Джеймс сжимал пока еще не тронутый пончик — этот обсыпанный белой пудрой пончик казался единственным балластом, который удерживал юношу на сиденье автомобиля и на вращающемся под нами земном шаре. Вид у него был несчастный. Каждый раз, когда колесо попадало в выбоину или наезжало на кочку, голова Джеймса, качнувшись вперед, откидывалась назад, как стрелка чувствительного сейсмографа. Я двигался прежним курсом, но чем ближе мы подъезжали к окраинам Биглоу, тем медленнее катил мой изувеченный «гэлекси». Я думал то о Саре, то об Эмили, то об Ирвине Воршоу, пока не достиг душевного равновесия или полного изнеможения, тут загорелся красный свет, и мы остановились возле пешеходного перехода.