Дуглас Коупленд - Похитители жвачки

Тогда он подумал, как трудно работать деканом в большом, престижном университете. Приходится быть цербером на страже английского языка, охранять его от неудержимого натиска перемен. Родной язык казался Стиву очень благородным. Он никогда и ни за что на свете не должен был меняться. Будь на то воля Стива, английский застыл бы во временах Генри Джеймса. В 1898-м? Ну, где-то так. Стив весьма дерзко считал Генри Джеймса своим любимым писателем: его проза была присуща тому отрезку истории, после которого английскому языку нужно было запретить малейшие перемены. По этому поводу остальные преподаватели наверняка втайне подшучивали над деканом. Вероятно, Стиву было лучше выбрать Эдгара По: он умер в 1849-м, а Джеймс, погибший в начале двадцатого века, уже успел немного осовремениться.

Стив очень жалел По из-за одного разговора, подслушанного в огромном офисном супермаркете – воплощении ужаса и дурного вкуса, – где он покупал шариковые ручки. Совершенно незамеченный глухими, слепыми и немыми грубиянами-продавцами, он прошел уже с десяток рядов, наткнулся на сотню кричащих вывесок и рекламных стендов, после чего, наконец, выбрел на нужный отдел. Естественно, бумажки, на которых люди обычно проверяют новые ручки, были усыпаны отборной бранью и сатанистскими пентаграммами.

Вдруг он услышал голоса двух женщин, раскладывающих товар за соседним стендом.

– «Таинственные рассказы» понравятся разве что человеку, безнадежно застрявшему в девятнадцатом веке. Тогда простор для метафор был маленький. Все высокие писательские технологии сводились к лестницам. Ну, еще к окнам. Окна в 1849-м были такой же инновацией, как сегодня нанотехнологии.

– Бедный По.

– Ага. Подарить бы ему «Сони плейстейшн» и антиникотиновый пластырь.

А в дверь, между тем, все не звонили.

Стив напился и решил больше не трястись за английский. Чем раньше его уничтожат интернетчики, математики и продюсеры, тем лучше.

Английский язык ничего мне не дал, кроме пяти никому не нужных книг и жены, которую тянет к литературе так же, как всяких глубоководных тварей – к лампочке, болтающейся под носом у рыбы-удильщика.

Стив глотнул еще скотча, и в голове наконец перестало жужжать. Свербела только мысль, что его писанина ничем не примечательна. Такое запросто сочинили бы студенты любого творческого семинара. Да что там! Эти слова могла выдать даже компьютерная программа. Похвалы критиков ничего не стоят. Стив хотел, чтобы его книги раскупали живые люди. Бедная Глория – она отказывалась верить в плохие продажи. Ее сердило, что никто не засыпает их приглашениями в другие города. А ведь им так хотелось выбраться из этой ужасной, пусть и престижной, университетской глуши.

Бедная Глория. Неудачи мужа приковали ее к этой дыре, словно гиря с цепочкой на ноге узника.

Постойте… разве можно приковать кого-то к дыре? А, подумаешь…

Стив опять начал сверлить взглядом дверь.

Сверху раздался голос Глории:

– У нас что, звонок сломался?

Я встретился с матерью Бетани, Ди-Ди, совершенно случайно. Это произошло в том году – всего несколько месяцев назад меня бросила Джоан, и всего десять минут назад я осознал, что она не вернется. Я торчал в отделе 5-Север и разбирал текстовые маркеры, когда подошла Ди-Ди и спросила, куда можно выбросить использованный картридж от принтера. Она даже не взглянула на меня – довольно обидная и более чем общепринятая манера разговора с продавцами. Я сразу узнал Ди-Ди Твейн из школы, поэтому не стал притворяться глухим (как обычно поступаю в таких случаях), а любезно предложил показать ей урну – за это пусть она погладит мои ягодицы. Видели бы вы ее взгляд! Потом Ди-Ди меня узнала и шлепнула сумочкой, и все это вышло так мило, словно мы вместе прогуливали уроки. Я воспользовался случаем и пригласил ее на ужин.

Свидание началось прекрасно – мы заказали выпивку и стали поочередно клясть работу. К середине вечера Ди-Ди напилась так, что прикурила сигарету не с того конца. Хотя надо отдать ей должное: когда официант сообщил, что у них не курят, ругаться она не стала.

Понятное дело, мы поговорили о переменах в наших жизнях и в мире. Особенно подробно мы обсудили уродливые дома, которые понастроили в городе, еще когда мы были детьми. В молодости я думал, что рано или поздно их уничтожат и заменят чем-нибудь поприличнее.

– Только представь: эти мерзкие, некрасивые домишки будут стоять здесь и после нашей смерти.