Том Роббинс - Свирепые калеки

– В гробу я видел научную беспристрастность. Объективность в науке – такое же надувательство, как в журналистике. Ну, может, не такое. Однако позвольте мне вновь перебить вас, буквально на минуточку. – Свиттерс сверился с часами. – Сбегаю встречу по-быстрому проводника.

– Это насчет вашей вылазки на природу?

– Именно. Но сперва хочу поделиться с вами коротенькой историей из личной жизни: она, возможно, объяснит вам, отчего я так враждебно настроен к представителям вашей профессии и почему я повел себя отчасти грубо. Не считая того факта, что я – янки.

– О, право же…

– Вы – второй по счету антрополог, с которым мне довелось повстречаться. Первый был австралийцем – мы познакомились в баре «Сафари» в Бангкоке – и много работал в дебрях Новой Гвинеи. Ну, в тех местах, где всякого колдовства и чар не огребешься, всякой жуткой древней магии – тьма-тьмушая. Так вот этот, извините за выражение, доктор философии два года прожил в одном из тамошних диких племен, и те к нему вроде как прониклись. Когда он уезжал, местный шаман подарил ему мешочек свиной кожи, набитый желтоватым порошком, и сказал, что если посыпать этой штукой голову и плечи, то станешь временно невидим. Дескать, можно зайти в крупнейший универмаг в Сиднее и выбрать что понравится. Так вот представляете, антрополог мне все это рассказывает, а дойдя до этого самого места, сдавленно фыркает себе под нос и снова прикладывается к коктейлю. Я ему: «Ну?» А он мне: «Что – ну?» А я ему: «Ну как, получилось?» А он на меня смотрит этак высокомерно и говорит: «Естественно, пробовать я не стал».

– И его ответ разочаровал вас, не так ли?

– Потни, я человек мирный, тем не менее всей моей выдержки едва хватило, чтобы не отхлестать его по щекам. «Естественно, пробовать я не стал…» Вы только представьте себе! Мне хотелось ухватить его за нос и свернуть лицо на затылок. Самовлюбленный осел! Бесхребетный олух!

Потни закурил новую сигарету.

– Ценю вашу откровенность. Этот небольшой анекдот и впрямь выставляет вашу предвзятость в свете более лестном. Если взглянуть на веши с правильного ракурса, думаю, что ваше раздражение на… на благопристойность этого придурка отчасти понятно. – Он помолчал, разглядывая дымный цветок с увлеченностью ботаника. – Порой, однако… порой на самом деле не стоит слишком уж заигрывать с первобытными магическими ритуалами. Если они и не причинят тебе серьезного физического или психологического вреда, с верного пути собьют уж точно. Я и сам тому живое подтверждение, скажу не без горечи. Если бы я не позволил себе тронуться умом на почве одного из этих кандакандерских ублюдков с его фокусами, так не возвращался бы в это треклятое место, не дожидался бы здесь бог знает чего, пока и карьера, и брак катятся коту под хвост.

Смайт отодвинул в сторону чашку и громким, хотя и жалобным голосом потребовал джина.

– Я с интересом выслушал бы эту историю в подробностях, – проговорил Свиттерс, причем не кривя душой, – но долг зовет. – Он взял со стола блюдечко с ломтиками папайи и соскользнул с табуретки.

– Тогда, может, увидимся позже? Некоторая доза философии «мальчика на побегушках» пошла бы мне на пользу. Ну, общий обзор. Широкая панорама, как вы говорите. Гм…

– У вас ни тени шанса, приятель. Хотя просто потрепаться я не прочь. Передайте сеньорите, что я буду мечтать о ней до конца жизни. И побудьте здесь, Пот. Нам нечего терять, кроме своих побед, теряем мы только победителей.

Пока Моряк поклевывал мякоть папайи, Свиттерс, натянув новые резиновые сапоги, распахнул ставни и раздвинул плети бугенвиллий, изрядно мешающие обзору. Он надеялся увидеть панораму города, но его номер находился в глубине гостиницы, а окна выходили на чисто выметенный внутренний дворик. Белые куры выцарапывали на унылой и голой земле белокуриные стихи, а поросячье трио взвизгивало и всхрюкивало, словно протестуя против мира, где смотрят сквозь пальцы на трагизм ветчины. Незадолго до того в угол после стирки выплеснули воду с хлопьями пены, вымостив дворик мыльными пузырями на манер булыжника; пузыри переливались и мерцали под утренним солнцем. В центре дворика росла пара матовых деревьев, и хотя по молодости лет они вряд ли плодоносили, листвы их хватало, чтобы создать тень для девушки, которая, усевшись на перевернутой корзине, лущила бобы в синюю эмалированную миску у себя на коленях. Выгоревшее хлопчатобумажное платьице задралось до самой миски, открывая взгляду кремовое бедро, и если только зрение его не обманывало, снизу лукаво подмигивали розовые трусики. Свиттерс вздохнул.