Том Роббинс - Свирепые калеки

– А как насчет самоуважения?

– Хе! Самоуважение – это для слабаков. Признай, что ты – жалкий прыщ, и попытайся всласть посмеяться над этим фактом. Вот где благодать – а может, даже слава.

И все то время, пока бабушка убеждала его в том, что он – всего-навсего фурункул на теле космоса, она также внушала: не следует мириться с налагаемыми обществом ограничениями. Противоречие? Не обязательно. Маэстра, по всей видимости, свято верила, что отдельно взятый дух человеческий способен вытеснить, превзойти и затмить диск истории как таковой, но ежели увеличивать искру духа посредством лупы напыщенного эго, того и гляди прожжешь дыру в собственной душе. Или что-то в этом роде.

Как бы то ни было, пронзительный рефрен Моряка напомнил Свиттерсу о наказе Маэстры. И он тотчас почувствовал себя лучше. Но на всякий случай – чтобы и впредь видеть происходящее в истинном свете и более не напрягаться по пустякам и не раздувать мелкие неприятности до невиданных размеров – из водонепроницаемого потайного кармашка в поясе для денег он извлек сигарету с марихуаной. Затем крохотным ключиком, замаскированным под стерженек в наручных часах, отпер освинцованное двойное дно, по распоряжению Лэнгли встроенное в крокодилий чемодан, и добыл еще более тайный объект контрабанды – подборку бродвейских хитов.

Вставив нелегальный диск в универсальный лэптоп и врубив громкость на полную катушку, он раскинулся на кровати, закурил косячок и принялся с жаром подтягивать припевам к «Пришлите клоунов» – ни одного не пропуская.

Инти он обнаружил в лагуне Пакакоча – многие жители Пукальпы держали там свои лодки. Было время ужина; Инти, устроившись на борту судна, тушил рыбу с бананами на жаровне, сооруженной из жестянок из-под пальмового масла. Лодка была из тех, что на реке Укаяли называются «джонсон», – легкая рыбачья плоскодонка футов сорока в длину, пяти футов в траверзе и с креном до уровня воды, приводимая в движение подвесным мотором «Джонсон» мощностью в семь лошадиных сил. Где-то с четверть лодки затенял навес, установленный в самой ее середине на бамбуковых шестах. Некогда крыша была целиком тростниковая, сейчас к тростнику добавился лист синего пластика.

Свиттерс уже готов был поставить под сомнение отзыв Хуана-Карлоса об этой лодке как о «хорошей», но, оглянувшись на прочие «джонсоны», убедился, что они еще более грязны и раздолбаны, нежели лодка Инти. Что его окончательно подкупило, так это название – «Маленькая Пресвятая Дева Звездных Вод». Отныне и впредь лодку эту мы станем называть в женском роде.

Что до капитана, Инти был коренаст, шарообразен, редкозуб, подстрижен «под горшок», невозмутим и приятен в общении, пусть и несколько меланхоличен; надо думать, лет ему было под тридцать, хотя возраст у индейцев определить непросто. Если достоинства лодки Хуан-Карлос слегка завысил, то таланты Инти в том, что касается английского, и вовсе преувеличил безбожно. Тем не менее с помощью вербально-жестикуляционной смеси из испанского с английским, гримас и движений рук эти двое наконец сговорились насчет поездки в Бокичикос, причем отплытие назначили на следующее утро.

«Ну что ж, – размышлял Свиттерс, шагая назад к центру города в тропических сумерках цвета черри-колы или обезьяньей задницы. – Вот мне и светит рандеву с девой, пусть даже с виду дева эта весьма смахивает на старую шлюху».

В баре отеля толковали главным образом о нападении на аэродром. Пили там исключительно капиталисты, причастные к нефтяному либо нефтеперерабатывающему бизнесу (золотоискатели, будущие фермеры-скотоводы, торговцы экзотическими птицами собирались в менее дорогих барах, рабочие – в еще более дешевых, наркодилеры пили на частных виллах, солдаты и полисмены – в борделях, индейцы – прямо на улицах), и корпоративные чувства к марксистским налетчикам бушевали в полную силу. Имея доступ к секретным файлам ЦРУ, Свиттерс знал, что зверства, приписываемые «Sendero Luminoso», на самом деле совершались правительственными войсками. Однако партизан это никоим образом не оправдывало: их руки тоже пятнало немало невинной крови.

Борьба сил внушала Свиттерсу глубочайшее отвращение, и обычно его презрение распределялось поровну между обеими воюющими сторонами. Поначалу так просто отдать предпочтение бунту – ведь повстанцы обычно на вполне законных основаниях борются против тирании и угнетения. Однако одним из гротескных клише современной истории стало то, что успех любого бунта дублировал тактику истэблишмента, а это означало, что любой бунт – не важно, насколько успешный, – в итоге заканчивался поражением, поскольку скорее утверждал, чем преодолевал низость человеческой природы, так что невинные жертвы, умудрившиеся уцелеть при бомбежках, впоследствии бывали задушены бюрократией. («Бархатная» революция в Чехословакии, ненасильственная и благородная по духу, до сих пор оставалась примечательным исключением.)