Том Роббинс - Свирепые калеки

Ближе к концу апреля она победила.

Домино сама не знала, взяла ли она противников измором или по мере того, как приближался июнь, а с ним и конференция «Современные католички», те все больше нервничали, но совершенно неожиданно, в один прекрасный день спустя неделю-другую после Пасхи, церковные власти смилостивились и даже изволили выслать насквозь учтивое официальное приглашение встретиться с Его Святейшеством через две недели.

Крепко обнимая Свиттерса и едва не рыдая от облегчения, Домино восклицала, как она счастлива, что все наконец-то разрешилось и что, в конце концов, отыгранная аудиенция у Папы всех этих «бури и натиска», безусловно, стоила.

– Лично я охотнее познакомился бы с Коротышкой Германом, – отозвался Свиттерс, – но если счастлива ты, так счастлив и я. А если ты счастлива и в безопасности, так я еще счастливее.

Домино предположила, что ему и за себя порадоваться не помешает. Теперь он может уехать, уехать немедленно, и заняться своими весьма обширными личными планами.

– Эй, там, полегче на поворотах, – отозвался он. – Обязательную программу ты на льду, возможно, и отыграла, но тебе еще в вольном стиле выступать, и твой тренер ни под каким видом тебя не оставит до тех пор, пока последний пируэт не докрутится. О нет! При такой-то судейской коллегии – да ни за что! Боюсь, что так или иначе, а придется мне сопровождать тебя в Рим.

Домино сказала, что он совсем чумовой, не иначе. А еще – что он сумасшедший, и храбрый, и замечательный. Свиттерс ответствовал, что ему просто любопытно.

Майская луна походила на бутылочную пробку. А конкретно, луна, вступая в последнюю свою фазу, походила на бутылочную пробку, что нервный любитель пива из породы мачо сплюснул вдвое между большим и указательным пальцем. От луны Свиттерсу еще больше хотелось пить: он сообщил об этом Тофику, но водитель его не слушал.

– Мне так хочется полюбить Америку, – жаловался Тофик, – а Америка требует, чтобы я ее ненавидел.

Тофик прибыл отвезти пахомианскую делегацию в аэропорт в Дамаске. Прикатил он в понедельник вечером, чтобы во вторник утром тронуться в путь как можно раньше. Тофик привез Свиттерсу немного гашиша, и теперь они сидели и курили у машины в слабо подсвеченной луною пустыне. А еще он привез рассказы об американских беззакониях. О беззакониях в Ираке. О беззакониях в Югославии. Эти беззакония злили Тофика – и бесконечно удручали. В его огромных карих глазах так и плескался расплавленный шоколад горя.

– Да что не так с этой вашей великой страной? – жаловался Тофик. – Зачем ей творить все эти ужасы?

Свиттерс втянул в легкие облачко сладковатого дыма.

– Да потому, что ковбои перебили всех буйволов, – отозвался Свиттерс. – Везде, где на землю валился подстреленный буйвол, на его место выпрыгивало чудовище, – пояснял он.

Свиттерс уже собирался перечислить чудовищ поименно, но во рту у него пересохло, и он справедливо опасался, что сплюнуть не сможет.

– Охота на буйволов и Вьетнам – они же напрямую связаны, – сообщил Свиттерс.

Тофик вздыхал глазами и напряженно слушал, пытаясь понять.

– Когда Ли [264]сдался у Аппоматокса, это раз и навсегда отдало американский народ во власть Уолл-стрит, – говорил Свиттерс.

– Аппоматокс и «настоящая искусственная кожа» – они же напрямую связаны, – сообщал Свиттерс.

– Но, – жаловался Тофик, – у вашей страны столько всего есть!

– Ну, – соглашался Свиттерс, – у нее есть хватка. И прыть. И гудрон.

– Американцы смешные и щедрые, те, которых я знавал, – сетовал Тофик, – а меня вынуждают им противостоять!

– Это только естественно, – утешал Свиттерс. – Американская внешняя политика просто-таки напрашивается на оппозицию. И на терроризм тоже.

– Терроризм – единственно возможный логичный ответ на американскую внешнюю политику, точно так же, как уличная преступность – единственно возможный логичный ответ на американские законы о наркотиках, – говорил Свиттерс.

Тофик жаждал подробностей, но гашиш уже начал «цеплять», и Свиттерс стремительно терял интерес к политике – интерес и без того невеликий.

– Политика – это когда люди платят кому-то баснословные деньги за то, чтобы навязать им свою волю. Политика – это садомазохизм. Не хочу о ней больше разговаривать.

– Давай поговорим… давай поговорим… поговорим про Красную Шапочку, – процедил Свиттерс сквозь сжатые губы, наслаждаясь последними остатками маслянистого дыма.