Том Роббинс - Свирепые калеки

Историю, в свою очередь, поведал ему Бобби Кейс, а он выслушал таковую от одного из «мудрых ребят из числа стариков». Случилось так, что в стародавние времена один святой человек, бодхисатва, шел себе по сельской местности в Индии и набрел на кучку бедных, обеспокоенных пастухов и их изнуренные стада. Пастухи стенали, скрежетали зубами, заламывали руки; когда же бодхисатва спросил их, в чем Дело, они указали в сторону горной гряды. Чтобы перегнать стада на зеленые, изобильные пастбища по другую сторону гор, им нужно было пересечь узкий перевал. Однако на том перевале устроила логово гигантская кобра, и всякий раз, как пастухи там проходили, змея нападала – и вонзала свои длинные ядовитые зубы в плоть как животных, так и людей. «Мы никак не можем перейти через перевал, – жаловались пастухи, – и в результате наши коровы и козы голодают, голодаем и мы тоже».

«Не тревожьтесь, – отозвался бодхисатва, – я вам помогу». И он поднялся на перевал, и ударил посохом перед входом в логово, и прочел кобре такую лекцию, что не скоро забываются. До глубины души пристыженная, раскаявшаяся змеюка пообещала, что никогда, никогда больше не станет кусать ни пастухов, ни их подопечных. Святой человек поблагодарил ее. «Когда ты клянешься, что в будущем не станешь нападать на прохожих, я тебе верю», – промолвил он и пошел своим путем. Примерно год спустя бодхисатва снова проходил тем же путем. Еще издалека он увидел пастухов. Вид у них был довольный и счастливый, скот жирел и благоденствовал. Бодхисатва решил взглянуть и на кобру и похвалить ее за благонравие, но, хотя он долго стучал посохом о камни, ответа ему не было. «Наверное, змея переселилась в другие места», – подумал он и уже собрался уходить. В этот миг, однако, он услышал в глубине пещеры слабый стон. Бодхисатва протиснулся внутрь – и обнаружил кобру в состоянии весьма жалком. Тощая, как обрывок бечевки, избитая, как буксирный канат, она лежала на боку, уже изготовившись к смерти.

– Да что с тобой случилось? – вопросил гуру едва ли не со слезами.

– Ах, – отвечала кобра еле слышно, – ты заставил меня пообещать никого не кусать. Так что теперь все, кто проходит через перевал, бьют меня палками и швыряют в меня камнями. Тело мое изранено и в синяках, и я уже не в силах выползти из логова на поиски воды и пищи. Я стражду, я горюю, но, увы, я никак не могу защитить себя – ведь ты постановил, чтобы я не кусалась.

Бодхисатва потрепал бедолагу по голове.

– Верно, – согласился он, – но я же не запрещал тебе шипеть.

Смысл истории от Домино не укрылся. Вскорости она простила Свиттерсу его шипение. Она по-прежнему считала, что шипел он чрезмерно, более того, черпал в шипении неподобающее удовольствие, – но Домино была не из тех, кто надолго засиживается в затхлых подвалах обиды. И тем не менее ее отношение к нему резко изменилось. И если он легко списал бы эту перемену на свою бесцеремонную стрельбу или на случайное удаление нароста Красавицы-под-Маской (если он смог лишить аббатису щита, за которым она укрылась – ее сверхъестественной бородавки, – так не может ли он тако же выгнать Домино из-под укрытия ее сверхъестественной девственной плевы?), он инстинктивно почувствовал, что она стала другой, еще до того, как пальба началась. Так что когда Домино объявила, что их петтинговые сеансы в башенной комнате закончены, Свиттерс не слишком-то удивился.

– Я развлеклась на полную катушку, – пояснила она, – и спаслась относительно невредимой. Наверное, я со всей ответственностью могу заявить, что если еще когда-нибудь предамся подобным забавам, то только под эгидой брака.

– А я для твоего супружеского ложа кандидат неподходящий?

Домино не сдержала улыбки.

– Если это предложение руки и сердца, обещаю рассмотреть его должным образом.

Свиттерс предпочел не развивать тему дальше – возможно, из опасения разбудить бесенка; и она вроде бы не возражала. Им было о чем поговорить и помимо этого, и на протяжении последующих четырех месяцев – в течение которых едва ли не каждую неделю имели место быть затяжные и порой весьма желчные переговоры с Ватиканом по электронной почте – они беседовали с тем же пылом, с каким некогда целовались. Если кто-то из них – или даже оба – и находили разговор неудовлетворительным заменителем, они о том умалчивали.

Разговоры начались следующим же утром после достопамятного происшествия, когда, под сенью одного из ореховых деревьев, Домино придирчиво допросила его, с какой стати Церковь вообще прислала доктора Гонкальвеса и Сканлани за фатимским пророчеством.