Ларс Свендсен: Философия скуки

В силу разных обстоятельств «Философия скуки» была написана в относительно сжатые сроки, так что, возможно, многие фрагменты читатель сочтет чересчур упрощенными. Комментарии друзей и коллег оказали мне неоценимую пользу. Я бы хотел выразить им свою благодарность, и в не меньшей степени за то, что они терпели меня в тот период, когда я не мог говорить ни о чем ином, кроме скуки. Особую благодарность я хотел бы выразить Столе Финке, Эллен-Мари Форсберг, Анне Гранберг, Хельге Йордхейм, Томасу Нильсену, Хильде Норргрен, Эрику Торстенсену и Кнуту Улафу Омосу за их ценные замечания к книге.

Каждый философ хотя бы однажды пытается ответить на « великие вопросы ». А иначе, собственно, какой смысл приступать к изучению философии? Один из таких великих вопросов и есть, на мой взгляд, скука. Анализируя феномен скуки, мы постигаем многое из основ и условий нашего бытия. Мы не должны или не можем, в сущности, избегать вопроса о том, что есть бытие. Есть множество поводов и причин, чтобы задуматься над смыслом собственного существования. Да и само по себе существование — уже повод для того, чтобы задуматься. Скука — это своего рода экзистенциальный фундаментальный опыт. Как пишет Ион Хеллеснес:« Скука — один из самых животрепещущих моментов нашего бытия ».

Великие вопросы не всегда идентичны вечным вопросам. Скука стала одним из важных культурных феноменов всего лишь каких-нибудь пару веков назад. Конечно, невозможно с абсолютной точностью установить время возникновения скуки как феномена, а также время, когда появились ее адепты. Но примечательно, что скука — типичный феномен новейшеговремени. Ее адепты — благородные и духовно развитые — считают себя избранной и малочисленной кастой, в то время как скука — довольно емкий и сущностный феномен современного западного мира.

Традиционно скука рассматривается как феномен, более или менее случайный для человеческой натуры, но я бы оспорил этот тезис — он базируется на в высшей степени сомнительных представлениях о человеческой природе. Можно столь же уверенно утверждать, что скука вообще присуща человеческой природе, но в таком случае нам придется вникать в термин « человеческая природа ». Если же нам придется объяснять, что такое человеческая природа, то следует прекратить всякие дальнейшие дискуссии. Ибо, как указывает Аристотель, мы прежде всего должны уделять внимание тому, что подвержено изменениям. Если же мы придерживаемся постулата « человеческая природа », значит, мы в принципе утверждаем, что она не может изменяться. Было бы очень заманчиво также придерживаться постулата об абсолютно нейтральной человеческой природе, которая предрасположена как к печали, так и к радости, как к энтузиазму, так и к скуке. В таком случае причина скуки будет корениться исключительно в социальном окружении индивида.

Кстати, я не считаю, что можно провести четкую грань между психологическим и социальным аспектами феномена скуки, и вульгарный социологизм здесь так же неприемлем, как и вульгарный психологизм. Поэтому я предпочитаю рассматривать предмет в идейно-исторической и феноменологической перспективе. Ницше утверждает, что « наследственная ошибка философии » заключается в том, что она рассматривает человека в определенном контексте времени и возводит эти выводы в ранг вечных истин.

Поэтому я ограничусь констатацией факта: скука — потенциально сложный серьезный феномен, который вмещает многие аспекты. Аристотель писал, что добродетель не естественна, впрочем, она и не противоестественна 4. То же самое относится и к скуке. К тому же исследования феномена скуки проводятся обычно без учета определенных антропологических констант, то есть величин, независимых от специфики социального или исторического пространства.

Я пытаюсь исследовать человека в определенной исторической ситуации. Я пишу, собственно, обо всех нас, о тех, кто живет в тени романтизма, о неисправимых романтиках, которые, впрочем, уже утратили гиперболизированную веру романтизма в способность фантазии преобразовать мир.

Любая мало-мальски серьезная философская система должна содержать существенный момент самопознания, хотя это не значит, что она обязана быть исповедальной, по модели «Исповеди» Августина. Многие спрашивали меня, не потому ли я взялся за эту тему, что сам испытывал состояние непреходящей скуки. Но мне все же кажется, что мои личные ощущения не представляют особого интереса для читателей. Я воспринимаю философию не как акт исповеди, а скорее как движение к истине, которая, впрочем, всегда — всего лишь временная инстанция. И при этом не теряю надежды, что любые, даже самые незначительные, открытия существенны и для других. С точки зрения философии мои личные установки не существенны, хотя, конечно же, для меня они важны.