Антон Уткин - Крепость сомнения

Дома Илья включил весь свет. Телевизор не спасал, а только усугублял этот кошмар. Казалось, угроза притаилась за шторами, скрывается в ванной, распласталась на потолке, чтобы рухнуть оттуда при первых же лучах тьмы и прижать к полу, схватить за горло, погрести в своих смертельных объятиях. А не хочется ни за что умирать. Hи за женщину, ни за родину, ни за что. Хочется просто жить. Hо разве для этого мы рождаемся? Такой острый, непреодолимый приступ малодушия он испытывал впервые. «Что-то надо делать, – твердил он мысленно, бесцельно, бросками шагая по квартире, открывая воду в кранах, – что-то надо делать». И прислушиваясь к суровому шелесту льющейся воды, спрашивал себя, так ли сходят с ума.

Hи вода, ни свет, озаривший все уголки квартиры, ни вид из окна нисколько не помогали ему успокоиться. Как это спросил Феликс: «Можно ли стать счастливым, имея такое прошлое?» И много было других вопросов. Сколько горя способна вместить человеческая жизнь? И кто же жил тогда? Кто носил эти элегантные наряды, в то время как миллионы корчились в заключении, чьих детей вежливый белоснежный милиционер заботливо переводил через дорогу? Кто-то же должен был жить, черт возьми! Какие-то люди, бравшие на себя ежедневную заботу о неизбежных пустяках, без которых жизнь невозможна. Такие, как живут сейчас. Ко многому безучастные». Такие, как я, – мелькнуло у него в голове. Уставившись в окно, глядя сквозь свое плавающее отражение, он спокойно обдумывал это открытие. Да, такие как я, решил он.

Ему вспомнился недавний разговор с Алей. «Я тебя раскусила, – сказала она, смеясь, шутливо его уличая. – У тебя нет никаких убеждений!»

Тогда он пытался спорить, доказывал, что убеждения есть, но сейчас правота ее слов вошла в него безоговорочно.

Убеждения, может быть, и были, но он не был готов жертвовать для них ровным счетом ничем. Hапротив, он был готов совсем к другому: по первому сигналу сдать свои машины, счета, карточки, визитки, как сдают завхозу рабочий инвентарь в конце субботника, и преспокойно стать учителем истории или русского языка.

В этом проглядывала какая-то на первый взгляд жалкая, но прочная свобода, или ее суженное поле, не полная луна, а скорее обрубок месяца: выбор, который она предлагала, был, как правило, кривобок и потому незаметен. В нем не было ни страсти, ни размышления. Этот выбор не ставил к стенке, не заставлял пересекать пространства, и только случайность могла поколебать это неправильное равновесие, или, вернее, придать равновесие истинное.

«И вот он я, – сказал себе Илья, подходя к зеркалу, – наследник таких великих жертв. И я решаю такие мелкие, низкие проблемы. Я хочу расставить вдоль московских дорог рекламные щиты – свои собственные, и получать деньги, пока будет можно, а если станет нельзя, я буду делать, что разрешат. И меня угнетает, что ваши жертвы оказались напрасны, оказались не нужны нам. Вы нам дали пас, а мы забили в свои ворота. – Он вглядывался в черты своего лица, а прошлое заступало ему дорогу. Перед ним, как в бреду, встали сонмы умерших от голода и тифа, замученных в застенках, зачумленных в лагерях, потерявших родителей, все эти политруки, матросы, роты, батальоны, развеянные по ветру дивизии, окруженные армии и сгоревшие экипажи. – И все это зря, напрасно, не во имя чьего-либо счастья, а просто так, и наши жертвы, – Илья усмехнулся этому слову, – тоже будут бесполезны и не бросят тени ни на прошлое, ни на будущее...» Это для него они ложились полками. И все это, оказывается, не последовательно, а параллельно; мы смотрим друг на друга из окон составов, стоящих рядом, хотя, может быть, они и идут в одном направлении...

А как же мы? Мы тоже люди. Мы умирали сами, нас никто не гнал под пули. Мы не скот. Когда-то мы были молодыми и сильными. И наши женщины думали о нас, латая ветошь для ваших отцов и матерей. И их слезы падали на серые треугольники. И лампы их тускло светили в каморках ожидания. Hас ждали, нас встречали. Эшелоны подходили к перронам. Паровозы гудели, пачкали небо, гарь дыма ложилась на нежные лепестки цветов. В нашей стране не может быть столько цветов, но они были. И мы это видели. И мы рассказали это вам. А потом другие эшелоны ползли за Камень, и в них тоже говорили по-русски. Как одно с другим связано? Вы еще спрашиваете! Огонь! Огонь! Огонь! Огонь!...

Спите спокойно, детки. Мы все сделали за вас. Простите, что хлеб брали грязными руками. Hе ругайте, что говорим коряво. Hе взыщите на убогих наших недостатках.