Джон Апдайк: Давай поженимся

Он почувствовал ее кивок у своего плеча, словно трепетное касание крыльев.

– А теперь отпусти меня? – сказала она.

Лежа рядом с ней, пока она втискивалась в свои бикини, он предал ее: захотелось сигарету. А ведь все и так хорошо – эта наполненность до краев, эта благодарность, это широкое небо, этот запах моря. Устыдившись стремления снова влезть в свою загрязненную прокуренную шкуру, он вылил остатки вина в стаканчики и воткнул пустую бутылку, как монумент, горлышком вверх в песок.

Салли смотрела вниз на безлюдную стоянку для машин и вдруг спросила:

– Джерри, как я могу жить без тебя?

– В точности как я живу без тебя. Просто мы оба большую часть времени не живем.

– Давай не будем говорить об этом. Давай не будем портить наш день.

– О'кей. – Он взял роман, который она читала, и спросил:

– Ты понимаешь, что к чему у этого малого?

– Да. А ты – нет.

– Не очень. Я хочу сказать, не потому, что все это не правда, но... – Он потряс книгой и отшвырнул ее в сторону. – Разве это надо говорить людям?

– По-моему, он хороший писатель.

– Ты многое считаешь хорошим, верно? Ты считаешь Моравиа хорошим, ты считаешь, что теплое вино – это хорошо, ты считаешь, что любовь – это хорошо.

Она быстро взглянула на него.

– А ты не согласен?

– Отчего же – вполне.

– Нет, не правда, ты мне иногда не веришь. Не веришь, что я вот такая, простая. А я в самом деле простая. Ну совсем, точно... – ей трудно давались сравнения: она видела все так, как оно есть, – ...точно эта разбитая бутылка. Во мне нет тайн.

– Такая красивая бутылка. Посмотри, как срез – там, где отбито, – сверкает на солнце. Она – будто маленький каток, которым утрамбовывают пляж: круглая, круглая. – Джерри снова захотелось сигарету – чтобы было чем жестикулировать.

– Эй? – сказала она, как говорила обычно, когда между ними, казалось, возникало отчуждение. – Привет, – серьезно ответил он.

– Привет, – повторила она в тон ему.

– Солнышко, почему ты все-таки вышла за него замуж?

И она рассказала ему, рассказала подробнее, чем когда-либо, обхватив колени и потягивая вино, – рассказала так мило, мягко, небрежно историю своего брака, типичную историю двадцатого века, а он смеялся и целовал ее склоненную голую поясницу.

– Ну, а я продолжала брать уроки верховой езды, и опять у меня был выкидыш. Тогда он послал меня к психоаналитику, и этот чертов аналитик, Джерри, – он бы тебе понравился: он очень похож на тебя, такой деликатный, – говорит мне – сама не знаю, отчего это у меня, но я всегда стараюсь делать, как советуют мужчины, такая уж у меня слабость, – так вот, он и говорит мне: “На этот раз вы родите”. О'кей, я и родила. В голове у меня все так перепуталось, я даже подумала, уж не от аналитика ли у меня ребенок. Но, конечно, не от него. Это был ребенок Ричарда. Ну, а потом – раз уж появился один, вроде бы надо было завести и еще, чтоб первый вырос человеком. Но не всегда все получается, как хочешь.

– А знаешь, почему у меня столько детей? – спросил он. – Я понятия об этом не имел, пока Руфь не сказала мне как-то ночью. Ты же знаешь, она очень верит в то, что роды должны быть естественные. Так вот, Джоанну она родила с великими муками, поэтому, видите ли, она решила произвести на свет еще двоих детей, чтобы, так сказать, отшлифовать технику. Он надеялся, что вызовет у Салли смех, и она действительно рассмеялась, и в этом обоюдном взрыве веселого серебристого смеха они потопили все печальные тайны, которые хранили про себя. У нее таких тайн было больше, чем у него. Это их неравенство огорчало Джерри, и когда тени от дюн удлинились в их маленькой лощинке, он поцеловал ее запястья и признался, отчаянно пытаясь уравновесить их судьбы:

– Я препогано поступил, женившись на Руфи. Право же, куда хуже, чем если б женился ради денег. Ведь я женился на ней, так как знал, что из нее выйдет хорошая жена. Такой она и оказалась. Господи, до чего же я об этом жалею. До чего жалею, Салли.

– Не грусти. Я люблю тебя.

– Я знаю, знаю. И тоже тебя люблю. Но как могу я не грустить? И что нам делать?

– Не знаю, – сказала она. – Наверно, еще немного потянуть, как оно есть?

– Да ведь на месте ничто не стоит. – Он указал вверх и уставился на солнце, точно хотел себя ослепить. – Это чертово солнце и то на месте не стоит.

– Не устраивай мелодрамы, – сказала она.

Они ползали на коленях, собирая свои вещи, а в уме прокручивали хрупкую ложь, которую придется нести домой. Светлые волосы его Салли упали, когда она склонилась над их крошечным, немудреным хозяйством, – она казалась при этом песчано-желтом освещении такой спокойной и такой покорной, что он сердито поцеловал ее, последний раз в этот день. Все их поцелуи казались последними. Ленивым движением она опустилась на землю и, прижавшись к нему всем телом, обвила его руками. Плечо ее было теплым на вкус – его губы заскользили по ее коже.