Василий Белов - Кануны

— Да ведь что… Я ведь, парень, тоже с понятием. Сперва-то вроде бы и приобиделся…

— Ну и ладно. Три, Семенович, к носу, все пройдет!

— К носу и тру.

— С кем, Данило Семенович, приехал? — фыркая около умывальника, спросил Гирин.

— Ох, и не говори! Потерялся Николай-то Иванович.

— Рыжко, что ли?

— Он, прохвост, сколько ден уж грешу с им. На машине-то едет — ко всем пристает. Кабы без его-то, прохвоста… Я бы не погибал. Везде суется. Взять бы за бороду-то… Не знаю, чего и делать, где его и искать.

— Адрес-то он знает? — Шиловский вышел из-за занавески, открыл горку с посудой.

— Знает, у его и бумажка есть.

— Найдется! — Петька причесался, согнал складки гимнастерки назад. — Никуда не денется Николай Иванович, ему что Москва, что Шибаниха.

— Да ведь как, — не успокаивался Данило, — кабы он, бес, потише-то был да в каждую дыру не совался.

— Найдем твоего земляка, не сумлевайся. Ну, Лаврентьевна, а тебе налить? — Арсентий подмигнул Штырю и Даниле. — Сегодня суббота.

Лаврентьевна замахала руками. Она между тем управилась с селедкой, а Петька сходил за вагранщиком Гусевым. Данило раскрыл корзину, отнес Лаврентьевне завернутую в холстину баранину, а несколько пирогов выложил на стол. При виде выпивки застеснялся.

— Ох, ребята, выставлять-то бы надо мне, а не вам. Гли-ко, Петр Николаевич, какое я дело-то провернул? Ведь я с самим Калининым говорил, да и Сталин-то был тутот-ка. Ага, и Сталин был в етой комнате!..

— Да ну? — удивился Петька.

— Три разы приходил, все не пускали. А после… Говорил я тебе, что меня правов-то Сопронов лишил?

— Нет, не говорил. Это какой Сопронов?

— Да Игнаха.

— Ну, все понятно! — засмеялся Петька. — Этот Игнаха еще покажет вам где раки зимуют. Садись, Семенович.

Данило присел рядом с Арсентием, с другой стороны стола устроились Петька и Гусев.

— Нет, сурьезно Сталина видел? — спросил Гусев.

— Я те говорю! Ростиком не больно большой, щадровитенькой. А Михайло Иванович мне и говорит: поезжайте, товарищ Пачин, спокойно, дело ваше надежное, безо всякого сумления.

Шиловский разлил водку сперва из графинчика. Петька чокнулся сначала с Данилом, потом с остальными.

Они только успели поставить пустые рюмки и поморщиться, как в двери застучали. Шиловский понюхал луковицу и остановил Гирина: «Сиди, сиди, я открою». Он встал и, жуя на ходу, подошел к двери. Открыл и на секунду оцепенел. Николай Иванович растерялся еще больше и тоже остолбенел.

— Хм, хм… Заходи… Заходите, пожалуйста, не стесняйтесь, — сказал наконец Шиловский. — Милости просим.

Первым движением попа было движение, изготавливающее его к побегу, но Петька Гирин, выскочив из-за стола, молниеносно втолкнул его в комнату. Николая Ивановича начали раздевать, усаживать за стол, он озирался и растерянно бормотал:

— Ох, товарищи… Это… ох, отпустили бы лучше…

— Куда ты девался-то? Ой, Николай Иванович… — радовался больше всех Данило.

— Милости просим, милости просим, — суетилась Лаврентьевна, а Петька шумно знакомил Николая Ивановича с Гусевым, потом с Шиловским.

— А это вот Шиловский Арсентий, Арсеня, вот Николай-то Иванович!

Николай Иванович опасливо, с заминкой подал Шиловскому руку.

Шиловский, глядя мимо уха, крепко пожал поповскую ручищу.

— Очень, очень приятно, меня звать Арсентий. А это наша мамаша.

Со всеми перезнакомившись, Николай Иванович покосился на дверь.

Получилась снова заминка. Николай Иванович вздохнул и вдруг громко спросил у Шиловского:

— В холостом виде изволите пребывать или в женатом?

— Оба! Оба холостяки! — обрадовался Шиловский. — Мать! Надо бы еще рюмочку!

Задвигались стулья, все начали шумно рассаживаться по-новому. Николай Иванович дрожащей рукой взял налитую Шиловским рюмку.

— Ежели так… С приятным свиданьицем…

Ни с кем не чокнувшись, поп выплеснул рюмку в провал рта.

— Ну, батюшка? — Вагранщик Гусев с восторгом оглядывал Николая Ивановича. — Вас бы к нам в разливальщики! Только ежели бороду сбреешь, а то у нас дело с огнем, опалить недолго.

Шиловский вновь наполнил рюмку попа. Данило, отказавшись от второй, вприкуску пил чай и беседовал с Лаврентьевной. Петьке не терпелось взять гармонь. После третьей рюмки в квартире Шиловского загудело от разговоров, вскоре зазвучали знаменитые «Кирпичики», после них не менее знаменитые «Проводы»…

Николай Иванович охмелел и уже дважды обнимал Гусева и Шиловского. Петька играл, и все, кроме Данила, дружно пели: