Василий Белов - Кануны

Сутулый Малышев, махая длинными, ниже колен, руками, поспешно исчез, а Шиловский разочарованно причмокнул. Отдых откладывался. Шиловский числился на заводском партучете, но в парткоме по месту жительства его записали недавно в комиссию по конфискации неучтенных церковных ценностей. Неделю тому назад у комиссии уже был один заезд, сегодня, видать, предстоял второй.

Делать было нечего, Шиловский вышел из проходной, пересек улицу и прыгнул в затормозивший на повороте трамвай.

Часу в десятом утра особая тройка в составе представителя финотдела долговязого прибалтийца по фамилии Билинкис, а также Шиловского и милиционера Артамонова подъехала на машине к храму, построенному в одном из переулков Замоскворечья. Четвертым в группе был шофер, исполнявший одновременно и обязанности охраны, а в случае необходимости вооруженной помощи милиционеру.

Обойдя вокруг церкви, милиционер Артамонов остался на паперти, шофер (или, как говорилось в Москве, шоффер) встал у бокового выхода, а Шиловский и Билинкис вошли в церковь.

С полдесятка пожилых женщин, не обращая внимания друг на друга, тихо молились около левого клироса, да какой-то лысый мужик стоял у дверей и держал в руках рукавицы. Из алтаря слышалась делаемая вполголоса басовая проба. Шиловский и Билинкис, не снимая шапок, быстро прошли к алтарю. Массивная на вид дверца левого алтарного входа оказалась до того хрупкой, что, распахнув ее, Билинкис еле устоял на своих жидких, обутых в краги ногах. От этого Шиловскому стало смешно, он с каким-то озорством, минуя богомолок, ступил в алтарь. Прямо перед ним стоял большой рыжий поп, видимо, это он только что пробовал голос. Не замечая сухонького, невзрачного дьячка, Билинкис смело подошел к попу.

— Вы здесь заведывающий? Патрудитесь адеться! — заикаясь и без акцента, сказал председатель тройки. — Вы будете аристованы.

Арсентий, улыбаясь, подвинулся ближе.

Поп недоуменно, словно ничего не понимая, поглядел на них, потом, испугавшись, начал искать шубу. Когда он сунул свои громадные руки в рукава и взял шапку, Шиловский и Билинкис встали у него по бокам. Вдруг коротким движением локтей он раздвинул себе пространство: члены особой тройки полетели от него, один влево, другой вправо. Поп бросился из алтаря, распахнул дверь бокового выхода, сбил с ног шофера, бегом миновал двор и через какой-то узкий проулок ринулся в город. Сзади, где-то около церкви, хлопнул выстрел, Николай Иванович (а это был именно он) бежал, бежал что есть мочи, не оглядываясь. Он свернул в другой проулок, выбежал на другую, очень коротенькую улицу и только после этого оглянулся. Улица была пустынна, но милиционер свистел где-то недалеко. Николай Иванович побежал вновь, нырнул под какую-то арку и спрятался за железной воротницей. Он видел в щель, как мимо арки, тяжело дыша, пробежал Шиловский, слышал, как проехала машина, и, в меру отдышавшись, вновь затаился.

Николай Иванович вышел из-за воротницы не раньше как через полчаса. Он выглянул из-под арки и, убедившись, что ничего опасного нет, стараясь не торопиться, прошел мимо незнакомого места. Добрался до какого-то трамвая и поехал куда глаза глядят, подальше от злополучного храма.

Не догнав попа, тройка все же вернулась в церковь и сделала в алтаре обыск. Прихватив с собой испуганного старого дьячка или псаломщика, а также большой серебряный крест с крупной, впаянной в него жемчужиной, тройка поехала в финотдел. Вскоре Шиловский подписал акт и направился домой: усталость бессонной ночи снова вернулась к нему.

Данило вернулся к дому «бывшего Зайцева» в полном расстройстве. Он видел, как поп Рыжко выскочил из алтаря и ударился в боковой выход, как через какое-то время погнались за Николаем Ивановичем приезжие. «За какими шишами в церкву было ходить? — думал Данило. — Накликали беды на свою голову». Он не знал, где Николай Иванович, куда его увезли и что теперь делать. Решил скорее искать Петьку Штыря.

Данило в беспокойстве поднялся по знакомой теперь лестнице, нашел коридор и нужные двери. Корзины у дверей не было, и он обрадовался: значит, прибрали хозяева, дома кто-то есть. Коридор стал многолюдным и шумным, пахло жареным луком. Играло в комнатах радио, жонки, не замечая Данила, сновали мимо, ребятишки с криками бегали взад-вперед.

Данило без стука толкнул дверь, снял шапку. Большая, оклеенная розовыми обоями комната делилась занавеской на две неравные половины. В углу стоял стол, покрытый протершейся на углах клеенкой, на столе самовар и какая-то еда, накрытая газеткой. В другом углу размещался крашенный в розаны сундук и кровать с зеленым стеганым одеялом. Данило разглядел бы еще швейную машину, горку и гармонь на шкапу, но от занавески отделилась широкая в кости женщина, почти старушка, одетая в коричневую с воланами и гарусом кофту. Она подошла к горке, не спеша надела очки и, разглядев Данила, заговорила скороговоркой: