Василий Белов - Час шестый

Председатель колотил по отвалу до тех пор, пока не заблеяла и не поперхнулась от жадно схваченного травяного клочка первая выпущенная овца. Следом за овцой, подобно рыбацкой лодке, лениво и торжественно выплыла из климовского двора красно-пестрая корова. Тогда из ворот клюшинского подворья с куском пирога в зубах и выскочил Гуря-пастух. Поспешно ударил он в свою деревянную барабанку. В зубах пирожный кусок, в обеих руках сухие березовые колотавки. Гуря барабанил с куском пирога во рту. Евграф сунул железный зуб в березовое дупло и едва удержал смех внутри себя:

— Гляди, Гуря, не подавись! Ты прожуй, прожуй сперва…

Гуря перестал барабанить, сунул колотавки в холщовую, вроде бы школьную сумку и взял в руку недоеденный кусок пирога.

— Не подавлюсь я, не подавлюсь, в поскотине и доем пирог-то, больно скусной. Пшеничной, мяконькой. В поскотине и доем…

— Вот, вот, не торопись.

Евграфу не хотелось даже оглядываться на свое новое пристанище, на избенку, доставшуюся ему после тюрьмы. Недавно ворота избенки мазнули дегтем! Опять поставили метку!.. Второй уж раз… И за что только Господь наказывает? Летом Палагия опять с кем-то сгуляла. Бабенки-то все видят, что надо и что не надо. Народ бает, что сблудил Микуленок, когда была матросская сварьба. Ревит девка, а не говорит, с кем. Что толку, если и скажет? Будет все равно второй выблядок… Замуж не выйти. Стегал, стегал по заднице, изувечил бы в горячке, не заступись Марья, жена. Потатчица! Обе ревели в голос. Да ведь и самому жалко… Родная кровь…

Евграф угрюмо пошел в контору, вернее, в свою же зимовку. На воротах конторы все еще был заметен поставленный кем-то дегтярный крест. Чем только не смывала Палашка эти черные дегтярные знаки! И с дресвой-то шаркала, и с теплым щелоком… Скоблила и вострым лучевником, все зря. «Один выход, ворота навесить другие… — подумал Евграф. — Предрика бы и заставить… Пусть бы он, блядун, и навешивал. Подали на него в суд, ладно и сделали».

Так рассуждал председатель «Первой пятилетки» Евграф Миронов. Бабы, молотившие на гумне ржаные снопы, не ждали и первого звона, они давно скидали снопы на долонь роговского гумна и сейчас молотили. Дело там было надежное. Гуря погонил коров в поскотину, тоже дело надежное.

А что не надежное? У Евграфа болела душа за плотников, рубивших коровник для МТФ, то бишь для молочно-товарной фермы. Запланирована была и КТФ — коневодческая товарная, но какая она товарная? Ведь кобыл не доят. Только не Евграфу менять колхозные всякие названия.

Плотники раньше восьми не соберутся. Правда, бригадиром у них поставлен Ванюха Нечаев, этот курить по часу и лясы точить не даст. Ежели размашутся, то и на обед не остановить.

Другое важное дело было у Евграфа насчет медведя… Еще не сошли коросты на клюшинской телушке, а зверюга до смерти задрал зыринскую. От этой остались в поскотине, считай, рожки да ножки. Вот почему на завтрашний день Евграф всем миром наметил поход в поскотину, чтобы выгнать зверя подальше в лес. Володя Зырин сходит даже за ружьем в Ольховицу к Митьке Усову. Заодно и волка турнуть, если завелся.

На лавочке около конторы сидели Киндя и Савватей Климов. Судейкин курил цигарку, а Савва ругал его за это:

— И чего ты, Киндя, эдак небо коптишь? Дым да сажа! То ли дело, когда понюхаешь да чихнешь.

— Больно сопель много от твоего нюханья. Я соплюном сроду не был.

Евграф не стал отпирать ворота с дегтярным крестом и пристроился около двух рановставов.

— Ты, Анфимович, слыхал ли новость? — заговорил Климов. — Митькина матка сказывала, за жеребцом вечор приехал нарочный, который, бывало, плясал у Кеши еще в старой избе.

— Пускай хоть сейчас обратывает.

— Нет, сейчас-то он пока спит. Чур меня, чур, пробудилися! Оба с Митькой… Идут!

Подоспевшие Фокич с Куземкиным за руку поздоровались со всеми подряд. Евграф отпер замок на воротах, пропустил уполномоченного в контору. Мужики не посмели заходить в помещение, и сам председатель побыл там всего ничего. Выскочил, как из угарной бани:

— Скажи, Савватей, счетоводу-то, как проспится, чтобы сразу запряг уполномоченную кобылу в тарантас! Пусть перегонит ее в Ольховицу и тамотка сдаст следователю! Лыткина направь к здешнему, ежели увидишь… А ты, Акиндин Ливодорович, пойдем-ко со мной.

— Куда ты меня повел?

— Не я тебя, а ты меня! Пока Смирнов полномоченный баб вызывает, веди к жеребенку. Поглядим, можно ли его посылать Ворошилову…

— Пойдем! Для Ворошилова я не жеребца, а и свою коровенку отдам. Опять, паскуда, не обгулялась! Не знаю, чево с ней и делать…