Василий Белов - Час шестый

— Да уж нашли ягоду, Зойку Сопронову! На чем у ее и юбчонка-то держится! — засмеялась Самовариха.

— На чем бы ни держалась, а Зойка двух братанов на коммунистов выучила! Можно сказать, в люди вывела! — сказал Киндя. Этим он рассмешил всех. От дружного хохота даже кот спрыгнул с шестка. Отсмеявшись, женщины начали усаживаться за стол, пора было обедать «второй смене». Они отказались от водки, замахались руками:

— Пусть мужики этот омег [3] Омег (простонар.) — яд. и допивают…

Зырин отмолчался насчет своей женитьбы и сказал:

— А у тебя-то, Акиндин, не она была наставницей-то? Не Зойка?

— Нет, меня моя баба сама выучила, хоть совсем в этом деле неграмотная. Ежели прижмешь, дак только тогда и распишется. А так ни-ни!

За столом фыркнули сразу двое.

— Отстань, к водяному, только и знаешь бухтины гнуть! — заругалась Таисья Клюшина. — Дай девкам-то похлебать. Наелся, дак и сиди!

Киндя пропел:

— Во, во! Давай-ко! — обрадовался Нечаев и сел на порог, чтобы закурить.

— Без балалайки-то мне, наверно, ничего не сделать, — зауверялся Акиндин. — Ну да ладно, попробую под ротовую.

И Киндя запел речитативом, запритопывал:

— Ходит Кеша по деревне. На собрания зовет. Он и дома, и везде. Как в мироновской избе. Что-то наша балалаечка худенечко поет. К выселеночкам не ходим, Митька воли не дает.

Нечаев хихикнул и ткнул Зырина в бок, дескать, все верно про выселеночек-то. Женщины перестали хлебать, слушали.

Зырин прыснул в кулак, Нечаев скороговоркой остановил счетовода: «Не перебивай, а то он сойдет с рельсов!»

На этом месте рассмеялся и сам Евграф, что толку сердиться, если уже вся деревня знала, как он сидел на печи в женской рубахе.

Киндя выждал, когда народ прохохочется, и добавил:

— Замполит-то это который — Кеша или Игнаха? — под общий хохот допытывался Иван Нечаев, а Судейкин на ходу частушкой объяснил был замполитом:

— Ну, Киняха, ты мастер придумывать, Кеши не было, — возразил Савватей. — Ведь штрафы-ти дают сельсоветы, а не ковхозы, у ковхозов таких правов нету.

— Погоди, скоро будут.

— Пусть он поет, не останавливайте!

— Дальше-то как?

Пока шумели и всплескивали руками, Киндя устроил передышку, затем продолжил этот бесплатный «канцерт», как выразился Климов.

И понесло Акиндина Судейкина дальше, люди боялись громко смеяться, чтобы не пропустить ни слова. Сдерживались, тыкали под бока друг дружку.

Тут уж хохотали все подряд, и Киндя завершил на этом свой концерт. Когда начали отходить от смеха и стало потише, Таисья Клюшина спросила:

— Это какие опеть еича-то требуют?

И снова мужики принялись хохотать.

— Ой, не к добру хохочем! — сказала Самовариха. — Идите-ко со Христом печь-то бить.

И все выпростались на улицу. День склонялся к вечеру, а работы оставалось еще порядочно. Судейкин потрогал сосновую чурку и промолвил:

— Нет, братцы, посуду моют, пока не присохло, а печи бить лучше на голодное брюхо. Вишь, сытому-то охота бы и полежать.

Лежать, однако же, было некогда. Все потихоньку начали каждый свое дело.

— А чего, Киндя, легче-то? — спросил Нечаев. — Бабой по глине или стихи выдумывать?

— Ох, здоровье, Ваня, есть, дак с чуркой-то валандаться проще, — вздохнул Судейкин, залезая в опоку.

В этот момент и появилась на помочах старшая девчонка Судейкина.