Василий Белов - Час шестый

Что-то знакомое скользнуло в голосе человека. Кто это? И вдруг Серега узнал в незнакомце Веркина мужа Павла… Он босой лежал в высокой траве за кустом, прерывисто, но громко шептал:

— Не бойся, Серега. Сиди тихо, близко не подходи. Не оглядывайся. Слушай, чево говорить буду…

Серега сел в траву. У реки еще не косили, трава стояла густая.

— Мне в деревню нельзя… Сиди, слушай… — сказал Павел. — Все ли живы-то?

— Все! — сквозь слезы ответил Сережка. — Только дедушка нет, ушел в лес!

— Куда в лес? Тише… Ты не гляди в эту сторону-то, сам рассказывай… Ну, ревишь, дак тогда беги… да не скажи кому, что меня видел… Где ночуете-то, чево едите? Принеси мне на дегтярный завод хлеба, ежели есть какой кусок. Нет? Ну, картошки вареной… Иди да на меня не оглядывайся. Вечером потемней будет, придешь к дегтярному. Помнишь дорогу-то? Там обабков много, знаешь?

Сережка сказал, что это место он знает. Павел велел ему потихоньку идти в деревню, а сам опять пригнул голову:

— Вере про меня не рассказывай и никому ни слова не говори…

— И Олешка тут! А Василей жениться приехал на Тоньке-пигалице, — осмелел и начал рассказывать Сережка. — Севодни сварьба. Им тоже не сказывать?

— Не надо! Беги пока, а к вечеру чево-нибудь принесешь… Сережка припустил к мосту, не забыв прихватить уду и большого окуня. Перешел мост. Парень подрастерялся и не знал, с чего начинать. Хлеба нет в бане, зато картошка в яме еще есть. Яма на той стороне, где и сам Павел. Пускай он сам спустится, там не заперто! А Сережка ему котелок принесет. Он хоть картошки сварит. Голодный, видать. Мамка скоро придет. Кусков принесет…

Аксинья и в самом деле сидела с кривой Таней на банном пороге. Она ночевала сегодня в Залесной и теперь сидела с Таней на пороге. Они грелись на солнышке, рассказывали друг дружке все шибановские и ольховские новости.

— Ну-ко, Сережа, ты куды опеть навострился? — остановила Аксинья сына, — Ты ведь, поди, голодной, иди, молочка налью. Вон Людя Нечаева молочка принесла.

— Не! Я потом, с Олешкой, — отказался Серега. Он поставил уду к банной стене и побежал в гору, в деревню, на ходу соображая, что теперь делать.

Действительно, что было Сереге делать? Говорить ничего нельзя, а есть ему и самому хотелось. В голове крутились только одни слова Павла: «Чего-нибудь принесешь». Голодный он, совсем худой… Ежели Олешке сказать? Так ведь и Олешки-то нет в деревне, наверно, убежал в Ольховицу искать Василья. Или они оба тут, в Шибанихе? Ведь сегодня у краснофлотца сварьба… Пироги пекли и студень наварен… Нет, надо сперва искать котелок и спичек… Унести все к дегтярному. Никому нельзя рассказывать. А как унести котелок, ежели матка в бане? И куда окуня деть? Уха-то будет хорошая и с одного окуня. Павел уху сварит. Дак опять же котелок нужен… И спички. Дрова есть в сосняке. Эх, была не была, а котелок из бани уволоку, пока Веры нет. Увидят, дак скажу, что пошел по ягоды. Ежели ягод не насобираю, дак наломаю обабков. Обабков-то в лесу много, только все стали гнилые. И окуня с собой прихватить? «Рыбу-то надо варить без грибов», — сам себе заявил Серега, развернулся и твердой походкой направился обратно к бане.

Матери уже не было и кривой Тани тоже. Пока Серега ходил в гору в деревню, они тоже вместе с младшими ушли глядеть молодых. Чего они говорили про какой-то Палашкин сундук?..

Парень вытряс из котелка в каменку луковую кожуру. «Соли бы… — тоскливо подумал он. — Картошка без соли, разве дело? Нет, уходить надо, пока не поздно! Сейчас придет с покоса сестра Вера. Того и гляди Олешка прискачет либо матка придет… Тогда уж не убежишь к дегтярному-то. Остановят, начнут спрашивать…»

Он запихал в карманы штанов три кусочка, принесенные матерью, положил окуня на самом виду и бежать.

Отнюдь не надеялся Сережка Рогов на себя! Чувствовал, что ежели начнут мать с Верой спрашивать, что да как, да куда побежал, он не вытерпит и разревится. Скорее на мост да на тот берег. В лес да по дорожке к дегтярному…

Высокие сосны тревожно шумели, канючила в кустах какая-то птица. Дятел тюкал. Большой, с кепку, масленок встретился на дорожке, но оказался гнилой. Сережка пнул его ногой, даже не стал особо разглядывать. Ясно и так, что гнилой. Зато маленькие были ядреные, скользкие. Они росли прямо у завода, где гонили когда-то деготь. Этих набрал Серега полкотелка и присел на обгорелую чурку.

«Буду до вечера тут сидеть!» — решил парень, но послышался легкий посвист. Павел ходил где-то близко. Он и вышел к дегтярному из частого ельника. Кинул на землю кепку с маслятами и крепко, за плечи, обнял Сережку. От голода и волнения Серега разрыдался.