Дэннис Лехэйн - Таинственная река

Он посмотрел на нее сконфузившись.

— А, ты имеешь в виду то самое?

— Что то самое?

— Ребенком я играл с Джимми и Шоном Девайном. Ну, ты же знаешь его. Он стригся у тебя в парикмахерской один или два раза, помнишь?

Селеста помнила. Он работал в какой-то правоохранительной структуре, но не в городской. Он был высоким, с вьющимися волосами и у него был вкрадчивый голос, который проникал как будто не в уши, а в тело. В нем чувствовалась такая же, как и у Джимми, привычная уверенность в себе, свойственная мужчинам либо очень симпатичным, либо редко в чем-либо сомневающимся.

Она не могла представить себе Дэйва в обществе этих двух мужчин даже в то время, когда все они были детьми.

— Ну, так что? — спросила она.

— Ну, так вот, подходит эта самая машина, я сажусь в нее и меня похищают.

— Похищают…

Он кивнул головой.

— Только все было не совсем так, дорогая.

— Но, Дэйв…

Он приложил палец к ее губам.

— Будем считать, что на этом все и кончилось, договорились?

Он улыбался, но Селеста видела, что на самом деле творилось в этот момент у него в душе — еще немного и у него случится истерический припадок — об этом ясно говорили его глаза.

— Я… мы, помнится, играли в мяч или пинали ногами консервные банки, — продолжал Дэйв, — я ходил тогда в школу «Луи и Дуи» и все время старался не заснуть на уроках. Я помню, меня несколько раз приглашали на дни рождения, ну и еще разные пустячные факты. Но, скажу тебе, это было довольно скучное время. Теперь средние школы…

Она не перебивала его, как не перебивала, когда он врал ей, почему и как лишился работы в почтовом ведомстве (по словам Дэйва, причиной этого было очередное сокращение штатов, вызванное урезанием федерального бюджета, однако другие почтальоны в их районе по-прежнему продолжали все последующие недели обходить улицы, разнося почту), или когда он рассказывал ей, что его мать умерла от внезапного сердечного приступа, а все соседи прежде слышали от Дэйва рассказ о том, как он, придя из школы домой, нашел ее сидящей перед газовой плитой; дверь на кухню была закрыта, в щель под нее всунуто полотенце, а сама кухня полна газа. В конце концов она поняла, что ложь была необходима Дэйву, ему нужно было переписать свою жизнь заново и представить все таким образом, чтобы он мог жить с этим, а то, что происходило в действительности, упрятать как можно глубже. И если в результате он становился от этого лучше — любящим, хотя по временам сухим и сдержанным мужем и заботливым отцом, — то кому какое дело?

Но теперешняя ложь — Селеста поняла это, когда занималась джинсами и футболками Дэйва — может погубить его. Погубить их обоих, поскольку она является соучастницей; она выстирала его одежду и тем самым помешала расследованию. Если Дэйв не может быть честным с ней, то она ничем не сможет ему помочь. А когда придут полицейские (а они точно придут — это не кино; самый тупой и самый пьяный детектив легко выведет их обоих на чистую воду, стоит только копам начать расследование), они расколют историю, придуманную Дэйвом, как яйцо о край сковородки.

Рана на правой руке причиняла Дэйву смертные муки. Суставы, распухнув, стали в два раза толще, а кости в области запястья, казалось, вот-вот проткнут кожу. Ему надо было чем-то отвлечься, например, поучить Майкла принимать не крученые мячи. Он попробовал, но скоро оставил эту затею. Если мальчик не может отбить даже простой мяч, то что говорить о мячах, летящих вдвое быстрее, направленных ударом биты, которая в десять раз тяжелее.

Для своих семи лет его сын выглядел маленьким и был слишком доверчивым по теперешним временам. Это становилось понятным при первом же взгляде на его открытое лицо и голубые глаза, глядящие на мир с надеждой. Это вызывало в Дэйве одновременно и любовь, и ненависть. Он не знал, хватит ли у него сил на то, чтобы изжить это из характера сына, но понимал, что должен будет сделать это, иначе окружающий мир сделает это вместо него. Мягкость и податливость были наказанием господним, посланным роду Бойлов; именно они заставили Дэйва в тридцать пять лет все еще совершать ошибки, типичные разве что для первокурсника, и в конце концов стать завсегдатаем всех расположенных по соседству винных магазинов. Его волосы ничуть не поредели с того времени, когда ему было столько лет, сколько сейчас Майклу; ни одна морщина не прочертила его лицо; взгляд его собственных голубых глаз по-прежнему был живым и невинным.

Дэйв наблюдал, с каким вниманием Майкл слушал его наставления, как сосредоточенно он поправлял бейсболку, следил, чтобы бита для замаха поднималась строго на высоту плеча. Он всегда расслаблял колени, а потому его тело слегка раскачивалось — Дэйв постоянно отучал его от этой привычки, но она то и дело снова давала о себе знать, появляясь в стойке Майкла, как тик на лице нервнобольного. Дэйв быстро подбросил мяч, рассчитывая воспользоваться расслабленной стойкой Майкла, и, пока мяч был в воздухе, замахнулся битой, вытянув руку на всю длину; при этом боль прошила его ладонь словно раскаленной иглой.